Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

мысли о работе и будущем заглушили мысли о любви и о настоящем. Николь чувствовала это каким-то темным, трагическим инстинктом, словно зверек, испытывая слегка враждебную настороженность и в то же время желание потереться о его плечо.

– Радость моя, – небрежно произнес Дик и пошел к дому, по дороге успев позабыть, что ему там было нужно. Но потом вспомнил – рояль – и, сев за инструмент, стал, насвистывая, подбирать по слуху:

Чай вдвоем,

Мы вдвоем,

Только я и ты,

Только ты и я

Од-и-и-ин…

Сквозь мелодию в сознание вдруг просочилась мысль, что Николь легко расслышит в ней его ностальгию по двум минувшим неделям. Он небрежно оборвал песенку диссонирующим аккордом и встал из-за рояля.

Не зная, куда себя девать, оглядел дом, устроенный Николь и оплаченный деньгами ее деда. Дику принадлежал лишь рабочий флигелек и клочок земли, на котором тот стоял. Из трех тысяч своего годового дохода да тех крох, что перепадали за публикации, он оплачивал лишь одежду, карманные расходы, содержимое винного погреба и воспитание Ланье, пока сводившееся к жалованью бонне. Никакие траты в доме не производились без того, чтобы было оговорено участие в них Дика. Ведя весьма аскетический образ жизни, путешествуя только третьим классом, когда был без Николь, покупая только самое дешевое вино, стараясь беречь одежду и наказывая себя за любое проявление расточительности, он умудрялся сохранять определенную финансовую независимость. Но это было возможно только до некоего предела; все чаще приходилось вместе обсуждать ситуации, требовавшие вложения денег Николь. Естественно, желая присвоить его, навсегда привязать к себе, она приветствовала любые уступки такого рода с его стороны и постоянно изливала на него поток вещей и денег. Воплощение мечты о вилле над обрывом, возникшей у них когда-то в порядке чистой фантазии, стало типичным примером того, что все дальше уводило их от первоначальных договоренностей, достигнутых в Цюрихе.

От «как было бы здорово, если бы…» они переходили к «как будет здорово, когда…».

Однако все шло не так уж здорово. Его работа осложнялась медицинскими проблемами Николь, а ее доход в последнее время рос так стремительно, что это обесценивало его работу. Кроме того, ради забот о ее здоровье он много лет притворялся убежденным домоседом, лишь изредка и ненадолго позволяя себе отлучки, но это притворство становилось все более тягостным: из-за бездеятельности и вынужденной прикованности к дому он превращался в объект пристального – как под микроскопом – наблюдения. Раз уж он даже не мог играть на рояле то, что хочет, значит, жизнь его дошла до точки. Он долго сидел в большой комнате, прислушиваясь к жужжанию электрических часов – к ходу времени.

В ноябре море потемнело, и волны, перехлестывая через парапет, заливали набережную. Стихли последние отголоски летней жизни, и пляжи стояли под дождем и мистралем печальные и покинутые. Отель Госса закрылся на ремонт и перестройку с расширением, а строительные леса вокруг будущего казино в Жуан-ле-Пене стали еще выше и внушительней. Выезжая в Канн или Ниццу, Дик и Николь знакомились с новыми людьми – оркестрантами, рестораторами, садоводами-энтузиастами, кораблестроителями (Дик купил старенький ялик) и членами Syndicat d’Initiative. Они хорошо изучили своих слуг, много размышляли над образованием детей. К декабрю Николь совершенно пришла в норму; понаблюдав за ней в течение месяца и ни разу не заметив характерного напряженного взгляда, плотно сжатых губ, беспричинной блуждающей улыбки, не услышав ни одной бессмысленной реплики, Дик успокоился, и они отправились на Рождество в Швейцарские Альпы.[40]

XIII

Перед входом Дик шапочкой стряхнул снег с темно-синего лыжного костюма. Просторный холл с полом, за двадцать лет, словно оспинами, изрытым шипами горных ботинок, после чаепития был освобожден для танцев, и человек восемьдесят юных американцев – обитателей школ-интернатов в окрестностях Гштада – уже резвились на нем под веселую мелодию «Не приводи Лулу» или начинали дергаться и скакать при первых звуках чарльстона. Это была колония непритязательной молодежи – Sturmtruppen богатой публики сосредоточивались в Санкт-Морице. Свое согласие провести здесь Рождество с Дайверами Бейби Уоррен считала жестом самоотречения.[41]

Дик без труда различил сестер в противоположном от входа конце ритмично колышущегося зала по их модным, как с картинки, броским спортивным костюмам: небесно-голубому у Николь и кирпично-красному у Бейби. Компанию им составлял молодой англичанин, он что-то им говорил, но они не обращали на него никакого внимания, целиком отдавшись наблюдению за танцующей молодежью.

Раскрасневшееся на морозе лицо Николь зарделось еще больше при приближении Дика.

– Ну и где же он?

– Опоздал на поезд, приедет следующим. – Дик сел, закинув ногу на ногу, и стал покачивать тяжелым ботинком. – Вы очень эффектно смотритесь вместе. Зачастую я забываю, что сам принадлежу к вашей компании, и при виде вас испытываю потрясение.

Бейби была высокой элегантной женщиной, старательно удерживавшейся на подступах к тридцати. Характерно, что она привезла с собой из Лондона двух мужчин: только-только окончившего Кембридж юнца и старика с типичными манерами викторианского сластолюбца. У Бейби уже начали появляться кое-какие признаки старой девы: она чуралась прикосновений и пугалась, если кто-то неожиданно притрагивался к ней, а такие затяжные контакты, как поцелуи и объятия, воздействовали непосредственно на ее сознание, минуя физическую реакцию. Она всегда держала туловище прямо, сохраняя достоинство позы, и в то же время печатала шаг и почти старомодно откидывала назад голову, смаковала предвкушение смерти, воображая несчастья друзей, и была одержима мыслью о трагической судьбе Николь. Младший из ее англичан сопровождал дам на доступных для них спусках и катал на скоростных санях по бобслейной трассе. Дик, подвернувший ногу на слишком рискованном повороте, с удовольствием прохлаждался на «детской горке» вместе с ребятишками или пил квас с русским доктором в отеле.

– Дик, пожалуйста, не скучай, – убеждала его Николь. – Почему бы тебе не познакомиться с кем-нибудь из этих молоденьких дурочек? Мог бы танцевать с ними днем, после чая.

– И о чем я буду с ними говорить?

– Ну, о чем говорят в таких случаях? Например… – Повысив на несколько тонов свой сипловато-низкий голос, она пропищала с притворным кокетством: – «Ах-ах, юность, что может быть краше».

– Я не люблю молоденьких дурочек. От них пахнет кастильским мылом и мятными леденцами. Танцевать с ними – все равно что катать детскую коляску.

Это была опасная тема, и Дик тщательно соблюдал осторожность: чтобы не выдать смущения, он старался даже не смотреть на девиц, скользя взглядом поверх их голов.

– Можно заняться делами, их куча, – вступила Бейби. – Например, я получила известие из дому насчет той земли, которую мы когда-то называли