Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Она даже не задумывалась о том, что они могут причинить вред самой Розмари. Или была уверена, что это невозможно?

– Если все так, как вы говорите, значит, это не принесло ей особых страданий. – Он держался до последнего, притворяясь, будто все еще в состоянии думать о Розмари совершенно объективно. – В любом случае все это для нее уже позади. Хотя зачастую важный период в жизни начинается с чистой, казалось бы, случайности.

– Это не было случайностью, – упорствовала миссис Спирс. – Вы были ее первой настоящей любовью, вы для нее – идеал. Она пишет об этом в каждом письме.

– Просто она очень любезна.

– Вы с Розмари – самые любезные люди, каких я знаю, но в данном случае она говорит это не из вежливости.

– Моя любезность – просто ухищрение души.

Отчасти это было правдой. От отца Дик перенял немного нарочитую предупредительность манер тех южан, которые после Гражданской войны переселились на север. Он часто пользовался этими манерами, но и презирал их, поскольку они свидетельствовали не об отсутствии эгоизма, а лишь о желании не показаться эгоистом.

– Я влюблен в Розмари, – неожиданно признался он. – То, что я говорю вам это, – своего рода потворство себе с моей стороны.

Признание прозвучало неестественно и как-то официально, будто было предназначено для того, чтобы сами столы и стулья «Кафе дез Алье» запомнили его навсегда. Он уже чувствовал ее отсутствие под этими небесами: сидя на пляже, вспоминал ее облупившееся от солнца плечо; в Тарме, идя через сад, затаптывал ее следы, а когда оркестр заиграл «Карнавал в Ницце» – эхо былого веселья уже минувшего сезона, – ему показалось, что все вокруг начало пританцовывать, как бывало при ней. За какие-то часы она овладела всеми известными миру снадобьями черной магии: туманящей взор белладонной, кофеином, преобразующим физическую энергию в нервную, мандрагорой, дарующей мир и покой.

Душевным усилием он еще раз заставил себя поверить в выдумку, будто может думать о Розмари отстраненно, как миссис Спирс.

– Вы с Розмари очень похожи, – сказал он. – Здравый смысл, который она от вас унаследовала, сформировал ее личность и вылепил ту маску, которой она обращена к миру. Она не рассуждает, душа ее в истинной своей глубине романтична и алогична, как у ирландки.

Миссис Спирс и сама знала, что Розмари, несмотря на свою хрупкую внешность, – настоящий молодой мустанг. Капитан медицинской службы США доктор Хойт как профессионал методом перцепции диагностировал бы у нее непомерно увеличенные сердце, печень и душу, втиснутые под одну прелестную оболочку.

Прощаясь с Элси Спирс, Дик вполне отдавал себе отчет в ее неоспоримом обаянии и в том, что она значит для него больше, нежели просто последняя частица Розмари, с которой не хочется расставаться. Вполне вероятно, что Розмари придумал он сам – ее мать он никогда не мог бы придумать. Если плащ, шпоры и бриллианты, в которых Розмари ушла со сцены, были пожалованы ей им самим, то видеть достоинства ее матери было приятно, напротив, потому, что их-то он уж точно не нафантазировал. Она, похоже, была из породы женщин, которые готовы безропотно ждать, когда мужчина занят важным мужским делом – участвует в сражении или оперирует, – и твердо знают, что в этот момент нельзя ни торопить его, ни мешать ему. А покончив с делами, мужчина найдет ее сидящей у окна с газетой в руках и ждущей – без суеты и нетерпения.

– До свидания, и всегда помните, пожалуйста, что мы с Николь вас очень полюбили.

Вернувшись на виллу «Диана», он прошел к себе в кабинет и растворил ставни, закрытые на время дневной жары. На двух длинных столах в обманчивом беспорядке были разложены материалы его книги. Первый том, посвященный вопросам классификации, уже выходил небольшим тиражом за счет автора и имел некоторый успех. Велись переговоры о его переиздании. Второй должен был стать значительно расширенной версией его маленькой книжки «Психология для психиатров». Как и многие другие, он обнаружил, что в наличии у него – всего одна-две оригинальные идеи и что небольшой сборник его статей, уже в пятидесятый раз вышедший на немецком языке, по существу, содержит в зародыше все то, что он знает и думает.

Но в настоящий момент он испытывал какой-то общий душевный дискомфорт. Было обидно за годы, напрасно потраченные в Нью-Хейвене, а сильнее всего тревожило расхождение между растущей роскошью, в которой жили Дайверы, и его достижениями, которые, казалось бы, должны были ей соответствовать. Вспоминая рассказ своего румынского друга о человеке, много лет изучавшем мозг броненосца, он представлял себе дотошных немцев, корпящих в берлинских и венских библиотеках и методично опережающих его на научном поприще. Он даже подумывал о том, чтобы оставить работу в прежнем виде и опубликовать ее небольшой книжкой, без научного аппарата, в качестве введения к последующим, более основательным ученым трудам.

Вышагивая по кабинету в лучах предвечернего света, он утвердился в этом решении. В таком варианте работу можно будет завершить к весне. Ему казалось, что, если человека с его энергией уже год одолевают все бо́льшие сомнения, это свидетельствует об ущербности самого замысла. Прижав бумаги позолоченными металлическими брусками, которые использовал в качестве пресс-папье, он прибрал в комнате – слуги сюда не допускались, – наскоро почистил ванну моющим средством «Бон ами», починил ширму и отправил распоряжение в цюрихский издательский дом, после чего позволил себе чуточку джина, разбавив его двойным количеством воды.

В саду появилась Николь. При мысли о том, что сейчас им придется встретиться, Дик ощутил свинцовую тяжесть внутри. Перед ней он был обязан всегда – и сегодня, и завтра, и через неделю, и через год – сохранять невозмутимый вид. Тогда, в Париже, под действием люминала она безмятежно проспала всю ночь в его объятиях; на рассвете, прежде чем симптомы нового припадка дали о себе знать, он снял напряжение заботливыми ласковыми словами, и она снова заснула, а он долго лежал рядом, уткнувшись лицом в ее душистые волосы. Еще до того, как она проснулась окончательно, он все устроил по телефону из соседней комнаты. Розмари, даже не попрощавшись с ними, должна была переехать в другой отель: «папина дочка» обязана была оставаться «папиной дочкой», что бы ни случилось. Мистеру Макбету, хозяину отеля, предстояло изображать из себя трех китайских обезьянок в одном лице: ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу. Дик и Николь, упаковав многочисленные коробки и свертки с парижскими покупками, в полдень сели в поезд, отбывавший на Ривьеру.

И тут наступила разрядка. Пока они располагались в своем спальном вагоне, Дик видел, что Николь ждет ее, и она наступила стремительно и отчаянно,