Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

могут быть сыры, ибо склон холма слишком близок к окнам. Я уверен насчет недостаточной освещенности и почти уверен насчет сырости.

– А сколько всего комнат?

– Количество приближается к трем десяткам. Повторяю: это огромный особняк, чьи размеры увеличивались за счет пристроек; он слишком велик что для вас, что для всякой здравомыслящей молодой леди.

– Для здравомыслящей – конечно. – Лота весьма дерзко кивнула в мою сторону. – Вот нашей Хелен подошел бы второй этаж на Ридженси-сквер в Брайтоне, с каморкой для горничной под самой крышей. А я к здравомыслящим не отношусь: люблю, когда комнат много, чтобы было где разгуляться, где сменить меблировку, обои, вообще стиль; наконец, нужно ведь место и для призраков. А теперь, дражайший мистер Дин, я намерена «исторгнуть сердце вашей тайны»[109]. Итак: что за привидение обитает в «Апельсиновых кущах»? Я знаю: оно там есть.

– Кто вам сказал?

– Не кто иной, как вы. Вы твердите об этом вот уж целых полчаса. Именно из-за привидения вы отговариваете меня от «Кущ»; ходите вокруг да около, а лучше бы поведали всю историю. Я не боюсь привидений. Я даже рада была бы владеть домом, где обитает потусторонняя сущность. А ты, Хелен? Ты бы рада была призраку, будь у тебя собственный дом?

– Нет, – ответила я твердо. – Я их терпеть не могу. Они водятся в сырых особняках с негодной дренажной системой. Вот в Брайтоне призрака не найти – даже и по объявлению.

– Расскажите о призраке все, что вам известно, – не отставала Лота.

– Нечего рассказывать. Никто из окрестных жителей или прислуги даже не намекал, будто в «Апельсиновых кущах» нечисто. Максимум, что удалось выжать из этих людей, – утверждение, будто с незапамятных времен каждый хозяин и хозяйка «Кущ» были несчастны.

– С незапамятных времен? Я думала, дедушка начал строительство лет двадцать назад.

– Он лишь добавил фасадную часть, которую вы видите на фотографии. Задняя, куда более обширная часть дома, насчитывает уже три столетия. Когда-то это был лазарет в ведении бенедиктинского монастыря, расположенного неподалеку; туда отправляли больных из других бенедиктинских обителей.

– Но это было так давно! Не думаете же вы, будто призраки всех этих хворых монашков, которые столь бесцеремонно умерли в моем доме, до сих пор обитают в его задних комнатах?

– Повторяю, мисс Хаммонд: я не слышал ни единого утверждения, будто в доме водятся призраки.

– Значит, они там и не водятся. Если бы водились, слуги непременно бы их увидели. Никому не является столько призраков, сколько слугам.

– Сам я в привидения не верю, мисс Хаммонд, – сказал пожилой добряк мистер Дин, – и все же я не совсем материалист, ибо допускаю наличие категории под названием «везение». Разница между везучими и невезучими людьми огромна, в чем я убедился за свою многолетнюю практику. Так вот, владельцам «Апельсиновых кущ» фатально не везло в последние сто лет. Эта вилла будто заклеймена несчастьями, притом еще на заре своего существования. И почему, скажите на милость, красивой молодой леди непременно надо там жить? Где ее здравый смысл?

– Во-первых, это моя собственность; во-вторых, я влюбилась в «Апельсиновые кущи», едва взглянула на фотографию; в-третьих, ваши увещевания, кажется, придали делу особую пикантность. Я поселюсь в «Кущах» не позднее чем в декабре, а ты, Хелен, приезжай после Рождества. Твой обожаемый Брайтон в феврале и марте просто кошмарен.

– Брайтон всегда прекрасен, – возразила я, – но, разумеется, я с удовольствием навещу тебя, Лота.

II

Рай земной

Я была ближайшей подругой Лоты; она была моей ближайшей подругой. До знакомства с Лотой я не встречала создания столь прелестного, столь обворожительного; не встречала и после. Не Елена Троянская, не Клеопатра, не любой другой эталонный образчик женской красоты, Лота была собой – и никем другим. Она ни на кого не походила – но с ней, в моих глазах, никто не мог сравниться. Изящная, хрупкая, неземная; вся – вихрь, пламя, импульс и восторг, Лота с воодушевлением участвовала во всех затеях, жила в настоящем моменте, странно беспечная, если речь шла о будущем, поразительно забывчивая, если дело касалось прошлого.

Расставаясь первого декабря на вокзале Чаринг-Кросс, мы договорились, что я приеду в середине января. Как раз в это время в Италию собирался один из моих дядюшек, и под его опекой я добралась бы до Таджи, где меня встретила бы сама Лота. Вот почему я крайне удивилась, перед Рождеством получив от нее телеграмму с горячей мольбой выехать немедленно.

Я тотчас отправила следующий текст: «Ты больна?» – «Нет, но нуждаюсь в тебе». «Не получится. Приеду как договаривались», – телеграфировала я.

Я бы многое дала, объяснила я в письме, посланном вслед за телеграммой, чтобы примчаться уже сейчас, но меня не пускают дела семейные. Мой брат собирался жениться сразу после Нового года, и меня бы сочли бессердечной, если бы мне вздумалось уклониться от участия в торжестве. Вдобавок в моей семье накрепко укоренилась идея, что Рождество справлять нужно в широком кругу родных. Если бы Лота захворала, я бросилась бы к ней, невзирая на требования семьи, но я знала, как она взбалмошна, и ее просьбу приняла за очередной каприз.

И потом, Лота ведь жила не одна. С ней поселилась ее тетка – кротчайшая, милейшая старая дева; в Лоте она души не чаяла. Были еще старушка няня и невольница, индианка-полукровка, вывезенная из Пекина. Наконец, был и некто «ближе ей, сердцу дороже, желаннее»[110]. Я говорю о капитане Холбруке из Стоунширского полка, который находился в Сан-Ремо. Я увидела его имя в еженедельнике «Уорлд», в колонке, посвященной путешествиям, а когда прочитала сообщение, улыбнулась и подумала, сколь немногие из приятелей капитана Холбрука знают, что за магнит удерживает его в Сан-Ремо, не пуская в Монте-Карло или Ниццу. Мне было известно, сколь преданно капитан любит Виолетту Хаммонд; я знала также, что моя Лота помыкает Холбруком, забавляется его поклонением, не гонит его, но и не обнадеживает.

Словом, было кому позаботиться о моей очаровательной и легкомысленной Лоте; ее окружили чрезмерным обожанием, ей поклонялись истово, как божеству в индийском храме. Я не испытывала даже тени тревоги; ничто не смущало мой дух, когда в январских сумерках я ступила на перрон малолюдного вокзальчика в Тадже, вблизи тишайшего моря.

Лота приехала меня встретить вместе с мисс Элдерсон, своей тетушкой по материнской линии. С удивлением я увидела, что она с головы до пят закутана в меха.

– Что это с тобой, Лота? – спросила я, когда мы расцеловались, и даже засмеялась, хотя в глазах у меня стояли