Услышь нас, Боже - Малькольм Лаури

III

Теперь мы как привороженные следили за могучими течениями, приливами, отливами с их чередой и сменой. И не потому лишь, что боялись за лодку, которая была не наша, и заякорить ее было невозможно, и не всегда удавалось поднять на причал. В зимние высокие приливы Тихий океан подымался чуть не вровень с полом, и самому домику, как сказано выше, угрожали тогда громадные бревна и вырванные с корнем деревья, подхваченные течением.

Я узнал и то, что, когда на поверхности еще длится прилив, на глубине уже может начаться отлив.

Мы успели познакомиться с Квэгганом, лодочным мастером с острова Мэн, и в один из вечеров потеплей, когда поселок напоминал карликовую, во сне приснившуюся Геную или Венецию, Квэгган рассказал нам, покачиваясь в своей лодке под нашими окнами, о мэнском поверье, согласно которому птицы, увиденные в новолунье на девятой от берега волне, – это души умерших.

Ничто так не раздражает и не удручает моряка, как океанский прибой, беспощадно и глупо колотящий в берег. Но наш фиорд был не море и не река, а смешение обоих, вечно движущееся, меняющееся, струящееся и в своем движении и бытии такое же многообразное и загадочное для наблюдателя, как другой, небесный Эридан, звездная река, видимая лишь своими верховьями, а в тихие ночи – и отражением этих верховий в фиорде, всклянь наполненном приливной водой; а дальше река-созвездие, завернув за наш живописный нефтезавод и обогнувши Бранденбургский Скипетр, утекала в небеса южного полушария. В эту пору затишья, в краткое стояние прилива, фиорд напоминал мне также то, что у китайцев зовется Тао, – нечто сущее изначально, прежде неба и земли, наделенное особым постоянством и покоем, но при этом текущее сквозь все неиссякаемым потоком; Тао, которое «столь недвижно и, однако, течет непрестанным струеньем и, протекая, удаляется и, отдалясь, возвращается обратно».

Ни разу больше не принимало взморье настолько удручающего вида, как в первый день. Если воды иногда и подергивались пленкой нефти, то очень ненадолго, и сама эта пленка была странно красива; к тому же вскоре слив нефти в портовые воды был воспрещен законом. А если закон и нарушали и по заливу расплывались нефтяные пятна, то поразительно, с какой быстротой наш текучий фиорд очищал себя. В жизни никогда еще не плавал я в такой чистой, холодной, свежей, бодряще-чудесной воде; и когда захотели перекрыть залив дамбой, когда позднее какая-то британская пивоваренная компания вознамерилась превратить наши места в стоячий пресноводный водоем – осквернить даже этот прозрачный источник, наглухо отрезав его от очищающего моря, – то на миг словно во мне самом задрожали в смертной муке и иссякли источники жизни. Отливы, которые бы так оголяли прибрежье, как в тот первый день, тоже были исключительно редки. Да и сами илистые отмели в часы отлива привлекали взор кишевшей на них жизнью, ее всевозможными причудливыми формами. Морские звезды – тоненькие бледно-бирюзовые, толстые фиолетовые, ярко-красные двадцатилучевые (как солнце на детских рисунках); усоногие рачки, мечущие пищу себе в створки; полипы и актинии; голотурии двухфутовой длины, словно шипастые и рогастые оранжевые драконы; одинокие странные осы, ищущие поживу среди ракушек; каракатицы, чьи амуры по звуку смахивают на треск пулеметных очередей, и длинные атласные ленты бурых водорослей («Как подняли они свои головы и замотали ими – верный признак, что напор воды слабнет», – поучал нас Квэгган). За северным мысом, за лесным портом илистые отмели в отлив тянулись на целые мили, и косо торчали там старые сваи – будто пьяные гиганты, привалясь друг к другу для поддержки, пошатываясь бредут с гор, из великаньего трактира.

Ночью все успокаивалось и как будто затихало на пляже и отмелях, окутанных задумавшимся безмолвием. Даже рачки засыпали, считали мы. Но как же грубо мы ошибались! Как раз ночью просыпается по-настоящему этот несметный мир приливных полос и отмелей. Оказалось, что китайские шляпы (жили на взморье у нас такие ракушки) только ночью и перемещаются; и теперь всякий раз с наступлением потемок мы, смеясь, говорили друг другу замогильным голосом:

– Пала ночь, и зашагали китайские шляпы!

Отрадное преображение коснулось даже валунов на берегу, от которых, казалось нам поначалу, один лишь вред – только ноги обобьет жена. Стоило надеть старые теннисные тапочки, и можно было без помех пройти по оголенным половинным отливом камням к волне. А по утрам – когда поднимешься, начнешь готовить кофе, а солнце так сверкает в оконном стекле, будто ты помещен в центр алмаза; когда глянешь на фиорд, а там под рвущимися из облаков лучами ослепительно вскипает дальний черный плес, – мне, словно Квэггану, суеверному кельту, эти береговые валуны стали казаться вставшими вокруг ренановскими непреложными свидетелями, наделенными бессмертием и носящими каждый имя какого-нибудь божества.

И разумеется, взморье служило нам главным поставщиком дров и досок для ремонта. Там мы однажды увидели болтавшуюся на прибое деревянную лестницу, которая после нам верно служила. И там же нашел я старый полутораведерный бачок-канистру; мы эту жестянку вычистили, и я потом каждый вечер носил в ней воду от родника.

Хозяин-шотландец оставил нам две небольшие бочки для дождевой воды, но вода питьевая еще задолго до того, как я нашел бачок, стала для нас одной из самых серьезных проблем. На шоссе, за лесом, стоял магазин и гараж, там рядом с бензоколонкой был водопроводный кран, и вполне можно было (хотя и утомительно) таскать оттуда воду ведерком через лес, дачники в большинстве своем так и делали. Но оказалось, что настоящие эриданцы считают долгом чести не брать оттуда воду, хотя владелец магазина, человек добрый, и не возражал; притом же мы, эриданцы, составляли для него основной источник дохода. Но он платил налоги, а мы – нет, и вдобавок налогоплательщики нашего округа не гнушались никаким предлогом, чтобы потребовать выселения «нищих незаконнопоселенцев», чьи лачуги, «как ядовитую морскую поросль, следует предать огню», – так ядовито выразилась одна городская газета. Что толку возражать подобным господам строкой Вордсворта: «Любовь он в нищих хижинах нашел…» Потому-то постоянные жители взморья и даже дачники-старожилы предпочитали брать воду из какого-либо природного источника. Одни рыли колодцы, у других, как у Квэггана, вода текла по желобу сверху, из горных лесных ручьев. Но об этом мы узнали позже, а в то время только начинали заводить знакомства с нашими будущими друзьями и соседями, из которых ближайшие жили на расстоянии в добрую четверть мили от нас – Квэгган к северу, а Моджер к югу. Хозяин оставил нам бочонок с питьевой водой и