Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

управлявший жаткой, весело понукал лошадей, а позади шли женщины, вязавшие срезанную пшеницу в снопы, на соседнем поле группа мужчин точила косы и косила вручную, по примеру своих отцов.

Не подозревая, что конец давней традиции близок, эти люди по-прежнему придерживались старого деревенского обычая и выбирали своим вожаком самого высокого и опытного человека, которого тогда называли «королем косарей». В восьмидесятые годы на протяжении нескольких лет косарями руководил мужчина по прозвищу Ходок. Он когда-то служил в армии и все еще был красивым, статным молодым человеком со сверкающими белыми зубами и кожей, потемневшей под более беспощадным солнцем, чем английское.

Этот самый Ходок, в широкополой тростниковой шляпе, украшенной венком из маков и вьюнков, вел группу косарей по прокосу и указывал, когда и насколько долго они должны останавливаться для «передышки» и какие напитки следует пить из желтых глиняных кувшинов, которые они оставляли под изгородью в тенистом уголке поля. Отдыхали жнецы нечасто и недолго, ибо каждое утро устанавливали себе объем работы, который необходимо сделать за день и который, как им было известно, отнимет у них все силы задолго до заката. «Назначай себе урок больше, чем тебе по силам, и ты его выполнишь» – таков был принцип этих людей, и порой их подвиги на жатве удивляли как их самих, так и наблюдателей.

Управляющий, Старик Понедельник, ездил с поля на поле на своем длиннохвостом сером пони. Но в те дни он никого не распекал, скорее подбадривал и возил с собой привязанный к седлу миниатюрный бочонок пива с ручкой, предоставленный фермером.

Одно из полей поменьше всегда оставляли за теми женщинами, которые желали поучаствовать в жатве. В прошлом само собой разумелось, что жать будут все крепкие женщины, не занятые другими делами; но к восьмидесятым годам, помимо работниц, которые трудились в поле круглый год, было всего три-четыре женщины, умевших обращаться с серпом. Часто, чтобы закончить уборку урожая, приходилось приглашать ирландских жнецов.

Патрик, Доминик, Джеймс (которого никогда не называли Джимом), Майк Большой, Майк Маленький и мистер О’Хара казались детям такой же непременной принадлежностью жатвы, как сама пшеница. Каждый год они приезжали из Ирландии, чтобы помочь с уборкой урожая, спали в фермерском амбаре, сами готовили и стирали у костерка под открытым небом. Это были диковатого вида люди, одетые в странную одежду и говорившие с таким сильным акцентом, что местные могли разобрать лишь отдельные слова. Вне работы они ходили группой и громко болтали, обычно все разом, закинув на плечи палки с привязанными на конце узелками из сине-белых клетчатых платков, где лежали покупки, которые они делали в лавке при трактире.

– А вот и ирландские трещотки, – говорили деревенские жители, и некоторые женщины притворялись, будто боятся их. Навряд ли они боялись всерьез, ведь ирландцы не проявляли намерения причинять кому-то вред. Все, чего они желали, – это заработать как можно больше, отправить деньги домой своим женам, оставить немного себе, чтобы в субботу вечером напиться, а в воскресенье утром успеть к мессе. Всех этих целей они достигали; ибо, как признавали другие мужчины, ирландцы «жадны до работы», а на жатве чем больше трудишься, тем больше получаешь; под рукой у них был отличный трактир, а в трех милях – католическая церковь.

После обжина и вязки снопов наступала очередь уборки – самого напряженного периода жатвы. Тогда каждый мужчина и мальчик прибавляли шагу, ведь, когда пшеница была сжата и высушена, требовалось до наступления непогоды уложить ее в скирды и покрыть соломой. Весь день до самых сумерек по дорогам между полем и гумном сновали желто-голубые фермерские фургоны. Больших упряжных лошадей с опустевшими телегами на обратном пути заставляли скакать галопом, точно двухлеток. Из придорожных живых изгородей торчала солома, многие воротные столбы были повалены из-за быстрой езды. На полях мужчины поднимали снопы вилами и подавали принимающему, который укладывал груз на телегу; воздух то и дело оглашали крики: «Держись!», «Подавай!» и «Тпру!». «Держись!» было отнюдь не пустым предостережением; в прошлом бывало, что принимающий, стоявший на снопах, не удерживался на телеге. Ходили рассказы об отцах и дедах, ломавших себе шеи и спины при падении со снопов, и о других страшных случаях: увечьях, нанесенных косами, пронзенных вилами ступнях с последующим переломом челюсти, солнечных ударах; но в восьмидесятые годы на этой отдельно взятой ферме, к счастью, ничего подобного не происходило.

Наконец в прохладных августовских сумерках пускалась в путь последняя телега с горой снопов и кучкой радостных мальчишек на вершине; рядом шагали мужчины с вилами на плечах и пели.

Праздник урожая! Праздник урожая!

Славим, славим, славим урожай!

Заслышав эту песню, женщины подходили к калиткам и махали им руками, а немногочисленные прохожие поднимали головы и приветственно улыбались. Счастье и довольство батраков хорошо выполненной работой были очень трогательны, учитывая, сколь малую долю они получали от прибыли. Но эти чувства были вполне искренни; ведь эти люди все равно любили землю и наслаждались собственным трудом и умением выращивать плоды земли. Праздник урожая венчал собой целый год труда.

Когда они приближались к фермерскому дому, слова песни менялись.

Праздник урожая! Праздник урожая!

Восславим прекрасный наш урожай!

В бутылке ни капли, и бочка пустая,

Во рту пересохло, давай наливай!

К ним выходил фермер, сопровождаемый своими дочерьми и служанками, которые держали в руках кувшины, бутылки и кружки, и среди общих поздравлений раздавал напитки. Затем он приглашал мужчин на ужин, который должен был состояться через несколько дней, и взрослые батраки расходились, чтобы подсчитать деньги, которые они заработали на жатве, и дать отдых своим усталым костям. Мальчики и юноши, всегда готовые повеселиться, остаток вечера проводили, шатаясь по Ларк-Райзу и горланя: «Славим, славим, славим урожай!», пока на небе не появились звезды, после чего на битком набитое гумно и сжатые поля наконец опускалась тишина.

Утром в день праздника урожая все готовились к грандиозному пиршеству, некоторые даже обходились без завтрака, чтобы не испортить аппетит. И что это было за пиршество! Суета, царившая на кухне фермерского дома за несколько дней до этого, варка окороков и запекание ростбифов, укладка рядов сливовых пудингов, приготовленных по рождественскому рецепту, откупоривание восемнадцатигаллонных бочонков и выпечка кексов со сливами поразили бы тех, кто привычен к нынешним аппетитам. К полудню собирался весь приход, батраки с женами и детьми – чтобы попировать, горстка богачей – чтобы помочь накрыть столы. Отсутствовали только прикованные к постели старики и те, кто сидел с ними, но