Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

знали, что бедняжка едва сводит концы с концами; но у нее тоже был приготовлен пенни, и подозрение, что ее дом намеренно обошли стороной, страшно уязвило ее.

– Видать, раз я сейчас на мели, она вообразила, что мой пенни того не стоит, – воскликнула женщина и удалилась в дом, хлопнув дверью.

– Ну и характерец! – воскликнула ее соседка, ни к кому конкретно не обращаясь, и занялась своими делами. А вот Лора огорчилась. Она заметила выражение лица миссис Паркер и могла представить, как задета ее гордость. Девочка и сама ненавидела, когда ее жалели. Но что она могла сделать?

Лора подошла к калитке. Мисс Эллисон закончила сбор денег и отправилась по наделам домой. Еще можно успеть побежать ей наперерез, чтобы встретиться с ней у перелаза. После борьбы с собственной застенчивостью, длившейся пару минут, но до смешного упорной, девочка на своих длинных тонких ногах помчалась вперед и, точно чертик из табакерки, выскочила из-за перелаза, перед которым замешкалась дочь священника, подбирая длинные оборчатые юбки.

– О, простите, мисс Эллисон, вы не зашли к миссис Паркер, а у нее уже приготовлен пенни, и она ужасно хочет, чтобы он достался королеве.

– Но, Лора, – надменно заметила эта дама, удивленная подобным вмешательством, – я и не собиралась сегодня заходить к миссис Паркер. Ее муж в больнице, и мне известно, что у нее, бедняжки, нет ни единого лишнего пенни.

Но Лора, хотя и несколько стушевалась, настаивала:

– Но она его отполировала, завернула в папиросную бумагу, мисс Эллисон, и ужасно обидится, если вы за ним не зайдете.

После этих слов мисс Эллисон все поняла и повернула назад, не отпуская Лору и разговаривая с ней, как со взрослой.

– Наша дорогая королева, – говорила она, когда они проходили мимо грядок с репой, посаженных Вьюном, – наша дорогая, добрая королева, Лора, известна своим безупречным тактом. Однажды, я знаю это из достоверного источника, к ней в Осборн пригласили нескольких служителей церкви. Чай был накрыт в великолепной гостиной, и королева действительно выпила с ними чашечку, что, как мне сообщили, весьма необычно – вообще-то это большая честь; но, без сомнения, ее величество желала, чтобы ее гости чувствовали себя непринужденно. Однако в замешательстве одна бедная леди, не привыкшая распивать чай с августейшими особами, имела несчастье уронить кусок торта на пол. Представь себе, Лора, кусок торта на прекрасном ковре королевы; ты ведь можешь понять, что должна была испытать эта бедная леди, не так ли, дорогая? Одна из придворных дам улыбнулась при виде такой оплошности, отчего та еще больше занервничала и затряслась; но наша дорогая королева – у нее острый взгляд, благослови ее Господь! – сразу сообразила, что к чему. Она тоже попросила кусок торта, нарочно уронила его и приказала улыбнувшейся даме поднять оба куска. Что та и поспешила исполнить, можешь быть уверена, Лора, и больше не улыбалась. Какой урок! Какой урок, Лора!

Циничная маленькая Лора задумалась, кому именно предназначался этот урок; но вслух лишь кротко сказала:

– Да, действительно, мисс Эллисон.

Тем временем они уже добрались до двери миссис Паркер, и девочка с удовлетворением услышала, как мисс Эллисон произносит:

– О, дорогая миссис Паркер, я чуть не пропустила ваш дом. Я пришла за вашим пожертвованием на подарок к юбилею королевы.

Наконец великий день наступил, и большинство жителей деревни проснулись как раз вовремя, чтобы увидеть, как ослепительно яркое солнце возносится с жемчужно-розового востока в небо, не омраченное ни малейшим облачком. Поистине королевская погода! Сухая погода продержалась до самого вечера. Было очень жарко, но никто не возражал, ведь можно было, не опасаясь ливня, надеть воскресные шляпки, а те, у кого имелись припасенные как раз на такой случай зонтики от солнца с широкими кружевными оборками или длинной шелковой бахромой, могли показать их во всей красе.

К полудню все деревенские дети были вымыты водой с мылом и наряжены в выходные одежды. «Оттерли дочиста», – с гордостью заявляли их матери. Затем, перекусив с тем расчетом, чтобы поддержать силы семьи во время прогулки до парка, но не испортить аппетит к чаепитию, хозяйки поднялись наверх, чтобы снять папильотки и надеть воскресные наряды. До конца дня они распространяли вокруг себя сильный запах камфары, лаванды и плотно закрытых коробок. Цвета и фасоны не слишком гармонировали с летним сельским ландшафтом, и многие, возможно, предпочли бы видеть этих женщин в ситцевых платьях и соломенных шляпках; но они одевались, чтобы понравиться самим себе, а не угодить изысканному вкусу других, и это делало их еще счастливее.

Еще до начала празднества многие из них носились от дома к дому и спрашивали: «Может, вам прицепить вот сюда еще один бант?», или: «Как по-вашему, страусиное перо, которое прислала мне наша Эм, украсит мою шляпку, или вы думаете, что красных роз и черного кружева вполне достаточно?», или: «А теперь скажите мне честно: вам нравится моя прическа?».

Мужчины и мальчики, с сияющими лицами и в воскресных костюмах, прежде чем встретиться со своими семьями на перекрестке, уже сходили на ферму пообедать. Им подавали отбивные из великолепной вырезки, рождественский пудинг и пиво, совсем как на празднике урожая.

Маленькая компания из «крайнего дома» шагала в широко растянувшейся процессии особняком; мать, все еще довольно бледная после недавних родов, толкала детскую коляску с маленькой Мэй и крошкой Элизабет; Лора и Эдмунд, от волнения семенившие на цыпочках, помогали катить коляску по неровному парковому дерну. Отец не пошел. «Мероприятий» он не любил, а потому в одиночестве работал за верстаком в своей мастерской, хотя его коллеги выказывали немалый интерес к юбилею. Тогда еще не существовало профсоюзного законодательства, наложившего запрет на подобный индивидуализм.

Людей в парке было больше, чем дети когда-либо видели, вокруг каруселей, качелей и кегельбанов толпился народ. Чай подавали в огромном шатре, каждому приходу по очереди, а звуки духового оркестра, хороводная шарманка, стук кеглей и крики зазывал под тонкими брезентовыми стенами напоминали ревущее море.

Витавшая в шатре смесь ароматов горячего чая, кексов, табачного дыма и примятой травы придавала простому меню праздничный привкус. Провизия, простая по качеству, была зато припасена в огромных количествах. Толстые ломти хлеба с маслом и джемом, которыми были наполнены бельевые корзины, и налитый в лейки чай с сахаром, передаваемые по кругу, исчезали в мгновение ока.

– Господи, помилуй мою душу, – воскликнул один пожилой священник. – Как, ради всего святого, они все это употребят!

Три четверти этого они употребили таким же образом, как он – свой обед из четырех блюд; оставшаяся четверть была рассована по карманам.