Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

исключением методистов, которые, в полном соответствии со своими догматами, перестали посещать церковь, и нескольких других ригористов, которые заявили, что мистер Марли «папист». Он даже обратил троих человек: мисс Эллисон и, как ни удивительно, землекопа и его жену, которые недавно поселились близ Ларк-Райза. Последние раньше много буйствовали, и было странно видеть, как эта парочка, прихорошившаяся и в выходных, в будний-то вечер, нарядах, неторопливо пересекает наделы, направляясь на исповедь.

Само собой, Лорин отец заметил, что они «собираются вытянуть из бедного старого дурака все, что можно». Насчет этой четы он почти наверняка ошибался; но, возможно, были и совсем другие люди, ибо мистер Марли был очень щедрым человеком, который давал обеими руками, «даже перегибая палку», как выражались жители деревни. Он благодетельствовал не только больным и неимущим, хотя они являлись его первейшей заботой, но и всем, кто, по его мнению, в чем-то нуждался, чего-то желал или кому это было бы приятно. Школьникам викарий подарил два красивых футбольных мяча, а каждой девочке скакалку – чудесную вещицу с расписными ручками и маленькими бубенчиками, каких они в жизни не видывали. Когда наступила зима, он купил трем самым бедным девочкам теплые серые пальто, какие тогда были в моде, чтобы они могли посещать церковь. Когда мистер Марли выяснил, что Эдмунд любит поэмы Вальтера Скотта, но знает только отрывки из них, он купил мальчику «Полное собрание поэтических сочинений», а чтобы Лора не чувствовала себя обделенной, одновременно подарил ей «О подражании Христу» Фомы Кемпийского в изящном сине-серебряном переплете. Это лишь некоторые из его добрых дел; имелись свидетельства десятков других поступков викария, о которых ходили слухи, и, без сомнения, о многих его благодеяниях знали лишь он сам и тот, кому он оказал помощь.

Однажды мистер Марли даже снял с себя ботинки и отдал женщине, которая жаловалась, что не может пойти в церковь из-за отсутствия обуви, многозначительно добавив, что у нее большой размер и мужская пара легких туфель будет очень кстати. Викарий отдал ей лучшую из двух имевшихся у него пар, которая случайно оказалась на нем, при условии, что ему будет позволено уйти в них домой. Это было уступкой условностям, поскольку он с удовольствием прошелся бы босиком по камням, как последователь своего любимого святого Франциска Ассизского, к которому воспылал особой привязанностью еще за двадцать лет до распространения культа Маленького Бедняка. Викарий раздавал так много, что себе оставлял только самое необходимое. Его черное пальто, которое он надевал в любую погоду, давно износилось, а старая сутана, которую он носил в помещении, позеленела и расходилась по швам.

Мать Лоры, чье религиозное чувство было столь же простым и здоровым, как еда, которую она готовила, не испытывала особой симпатии к его «поклонам и крестным знамениям»; но она искренне любила старика и уговаривала его заглянуть в «крайний дом» на чашку чая всякий раз, когда он посещал деревню. За этой простой трапезой мистер Марли рассказывал детям о собственном детстве. По его словам, он был плохим мальчиком, эгоистичным и своевольным, подверженным приступам неодолимого гнева. Однажды он запустил тарелкой в свою сестру; тут мать Лоры и Эдмунда нахмурилась, покачала головой, и викарий неловко оборвал сам себя, зато в другой свой визит поведал им о своей знаменитой скачке и с тех пор стоял у них в одном ряду с Диком Терпином[36].

В его семье был пони, на котором дети должны были кататься по очереди; но со временем мальчик совершенно монополизировал его, так что лошадку прозвали «его Моппетом», и однажды, когда старшие настояли, чтобы в этот день катался другой брат, он дождался, пока все уйдут, вывел из конюшни верховую лошадь своей матери, забрался на нее с помощью мальчика-конюха, которого убедил, что ему позволили покататься, и поскакал по полям, отпустив поводья, поскольку не справлялся с ними. Они неслись как ветер по жесткой траве и под деревьями, где любой низко нависший сук мог убить мальчишку; в этот момент рассказчик подался вперед, щеки его горели, глаза сверкали, и на мгновение Лора почти разглядела в пожилом мужчине мальчика, которым он некогда был. Поездка закончилась тем, что лошадь сломала колени, а наездник разбил себе голову.

– И слава Богу, потому что могло быть хуже, – заметила мать Лоры и Эдмунда.

Мораль этой истории заключалась в опасности эгоистичного безрассудства; но викарий рассказывал ее с таким удовольствием и таким количеством увлекательных подробностей, что, если бы дети из «крайнего дома» имели доступ в чью-нибудь конюшню, они бы наверняка попытались повторить его подвиг. Эдмунд предложил попробовать оседлать Полли, старую пони трактирщика, и они даже отправились на разведку к ее коновязи; но Полли стоило лишь погреметь своей цепью, чтобы убедить их, что в дикие терпины они не годятся.

Все шло хорошо, и мистер Марли стал поговаривать о том, чтобы обучать Эдмунда латыни, но в один неудачный момент, застав дома отца детей, он обвинил его в пренебрежении религиозными обязанностями. Отец, вообще никогда не ходивший в церковь и называвший себя агностиком, возмутился, возникла перепалка, которая закончилась тем, что мистеру Марли было велено никогда больше не переступать этого порога. Так что приятные чаепития и беседы с викарием прекратились, хотя он по-прежнему оставался добрым другом семьи и иногда подходил к двери коттеджа, чтобы поговорить с Эммой, однако щепетильно старался не переступать порога. А через несколько месяцев священник скончался, обстоятельства изменились, и мистер Марли покинул приход.

Пять-шесть лет спустя, когда Эдмунд и Лора уже оставили родной дом, их мать, хмурым зимним днем сидевшая у камина, услышала стук в дверь и, открыв ее, обнаружила на пороге мистера Марли. Отмахнувшись от старой ссоры, она пригласила гостя в дом и настояла на том, чтобы приготовить ему чай. К той поре он совсем одряхлел, и Эмма подумала, что у него очень хилый вид; но, несмотря на это, мистер Марли прошел много миль пешком из прихода, где временно исполнял обязанности викария. Пока хозяйка готовила тосты, гость сидел у камина, и они говорили о ее отсутствующих и оставшихся детях, о соседях и друзьях. Он просидел у нее очень долго, отчасти потому, что им так много нужно было сказать друг другу, отчасти – потому что страшно устал и, как ей почудилось, был болен.

Вскоре вернулся с работы Лорин отец, наступил напряженный момент, который, к большому облегчению Эммы, завершился вежливым рукопожатием. Либо былая враждебность была забыта, либо в ней раскаялись.

Отец сразу понял, что старик не в том состоянии,