Даниэль Друскат - Гельмут Заковский

голосе сказал я, — сегодня ночью Друскат с Иреной играют свадьбу».

«Как хорошо, что я стащила вино!» — радостно воскликнула старушка.

Она не поняла, что ей тонко намекнули: спокойной, мол, ночи, напротив, она почувствовала себя приглашенной, проворно сбросила шубу и начала приготовления к празднеству. Расщипав курицу на подходящие кусочки и изящно разложив их на салфетке, она до тех пор металась по комнате в непонятных поисках, пока не обнаружила пустые баночки из-под горчицы.

«Вот бокалы».

Потом она откупорила бутылку и позвала нас. Я прилепил к столу два свечных огарка, выключил беспощадно яркую лампочку, и комната сразу стала уютнее. Мы с Иреной сели рядышком на свое брачное ложе и чокнулись с фройляйн Идой.

За мерцающими свечами мы видели, как по ее старческому лицу текут слезы. Быть может, ее тронуло зрелище нашей бедности, а может быть, она завидовала нашему счастью. Она залпом осушила свой стакан и подала мне, чтобы я снова его наполнил.

«Я всегда находилась в тени из-за Анны, — сказала она, — всю жизнь. И мужчин она у меня всегда отбивала, а ведь я намного приятнее ее, сами видите. Если бы ко мне пришел красивый мужчина, я пошла бы за ним на край света, по крайней мере до Нойштрелица. Но он так и не пришел».

Она вздохнула и проникновенно заглянула мне в глаза, не слишком по-матерински, как мне показалось.

«Но этот принадлежит мне». — Ирена встала и, смеясь, потянула меня с кровати.

«Да, — серьезно сказала Ида, — я ведь тоже рада, что ты решила остаться с Даниэлем, так Анне и надо, пусть наконец поймет, что́ я для нее значу».

Ирена подвела меня к окну. Там в саду стояла яблоня, большая и старая, ее голые черные ветви, словно скрюченные руки, вытянулись на фоне светлой стены сарая. Вид был мрачный. Я испугался, что эта зловещая картина расстроит Ирену, и обнял ее. Она слегка улыбнулась.

«Дома у нас тоже был садик и такая же яблоня».

«Дарю тебе эту яблоню на свадьбу».

Она не восприняла это как шутку и сказала:

«Скоро она зацветет перед нашим окном, летом мы сможем сидеть в тени».

«Иногда, после обеда по воскресеньям», — заметил я.

«Интересно, будут на ней осенью яблоки?»

Я пожал плечами.

«Послушай, — сказал я, — не знаю, сколько времени понадобится, чтобы привести в порядок наш дом, привести в порядок кооператив, поля, но твой маленький сад, я тебе это обещаю, я приведу в порядок к весне».

Мы оглянулись на Иду, нам хотелось остаться одним — фройляйн сидела, подперев щеки руками, и смотрела на нас.

«У нас в бутылке наберется еще стаканчик», — лукаво заметила она.

«Ида, — сказал я, — хорошая ты моя, как бы тебе это объяснить...»

«Да ухожу я уже, ухожу», — воскликнула она.

Я помог ей надеть облезлую шубу и предложил взять меня под руку, чтобы она могла увереннее ступать по мрачному коридору. Перед выходом из дома — не знаю, что на меня нашло, — я наклонился к Иде и поцеловал ее в щеку. На какое-то мгновение она растерянно уставилась на меня и, задыхаясь, проговорила:

«Боже мой, если бы кто-нибудь это увидел».

Я поцеловал ее в другую щеку.

«Пусть люди болтают, Ида».

Она вдруг обхватила меня руками и зашептала на ухо:

«Для тебя я все сделаю, Даниэль. Анна всегда считала, что я ничего не смыслю в любви. Первым делом я сошью занавеску, все-таки будет лучше, когда вы ее сможете задернуть».

Она отпустила меня, сунула руки в муфту и, слегка потупив глаза, спросила:

«Ты ведь понимаеть, что я имею в виду?»

Ах, конечно, я понимал ее.

Теперь мы жили вместе, у нас было много работы. С утра и до вечера мы с Иреной трудились в нашем маленьком кооперативе. Днем нам порой казалось, что мы затерялись в безграничной шири полей, ночью мы лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу. А когда яблоня зацвела во второй раз, Ирена выставила в ее тень детскую корзиночку: нас стало трое. Прибавилось и забот, и маленьких радостей. Мы радовались ребенку, скромным трудовым успехам и тому, что наша комната мало-помалу приобретала обжитой вид. У нас не было времени уверять друг друга в том, что мы счастливы, но если почитать за счастье, что ты не сидишь днем без дела ни минуты, что тебе ночи кажутся слишком короткими, что ты весь живешь в других, весь отдаешься жизни, то мы были счастливы.

Однажды ночью, это было летом, Ирена разбудила меня.

«Ты уже спишь, милый?»

Я смертельно устал и недовольно проворчал что-то. Ирена тихонько рассмеялась.

«Что-то не спится. Просто я хотела, чтобы ты мне что-нибудь рассказал».

Делать нечего, я повернулся к ней и стал рассказывать старую, но всегда новую, всегда сладкую историю. Потом мы еще некоторое время лежали рядом и смотрели на яблоню, она цвела перед нашим окном уже в четвертый раз.

В эту ночь Ирена сказала:

«Сегодня у нашего забора остановилась Хильда. Она подняла на руках своего сына, я — нашу дочь. «Ну и хорошенькая у тебя девочка», — сказала она. А я ответила: «Ну и крепкий у тебя парень». Она выглядела изможденной, да и нелегко ей приходится. Я подумала: она надрывается у себя на усадьбе, я — в кооперативе. Мы делаем разное дело, но делаем его обе, потому что хотим, чтобы нашим детям когда-нибудь жилось лучше. И я вдруг почувствовала, что она близка мне».

Она говорила о близости, хотя знала, что обстановка в кооперативе не улучшалась из-за того, что Штефан и его компания осложняли нашу работу. Но не говорить же с ней ночью о классовых вопросах? Мне нужно было выспаться. Устало проворчав что-то, я повернулся на другой бок.

Ирена вдруг села на постели.

«Даниэль, когда дети вырастут, что будет тогда?»

Зевнув, я сказал:

«Тогда все давно уже будут в кооперативе, радость моя. Дети Штефана и наши дети. Или кооператива вообще не будет, и мы придумаем что-нибудь получше. Ах, что толковать, увидишь сама».

«Как знать...» — сказала Ирена.

Нет, до этого дня она из-за меня не страдала, это случилось позднее. Она ни словом не намекнула, были вещи, о которых мы не говорили, но порой она так на