Лоулань - Ясуси Иноуэ

похоже, хотела, чтобы её спутник отказался, но тот был не так стоек и позволил себя уговорить.

По дороге в Осаву пара то и дело отставала, и нам приходилось останавливаться, чтобы их подождать. В такие моменты я невольно обращал внимание на девушку – и не мог ею не любоваться. Она не была какой-то необыкновенной красавицей, но в лице, походке, малейших жестах сквозили удивительная чистота и невинность. Я был поражен тем, что в нашем мире может существовать такое прелестное создание.

Когда мы вернулись в Осаву, Синсю поговорил с хозяевами и ночлег для наших новых попутчиков быстро отыскался. Поселили их в одном доме со мной, в то время как пятеро моих спутников разместились по соседству. Принять традиционную ванну мы не могли – ведь колодцы в деревне пересохли, но в обоих домах нас встретили с большим радушием.

Обитатели деревни Осава и впрямь были сильно напуганы странным гулом и частыми подземными толчками и как будто подбадривали себя таким образом: казалось, чем больше людей собирается под одной крышей, тем спокойнее себя чувствуют хозяева.

Обе семьи – и та, где остановился я, и та, что приютила моих сослуживцев, – были чрезвычайно многочисленными и состояли из нескольких поколений, от детей до стариков. Впрочем, не только в Осаве, но и в Хосоно и Акимото это, похоже, было делом обычным: восемь-девять детей в семье никого не удивляли.

Дома были устроены схожим образом: земляной пол у порога, за ним – большая, площадью в двадцать-тридцать татами[97], комната с деревянным настилом и открытым очагом. В глубине дома ещё две комнаты – гостиная, застланная циновками, примерно в восемь татами величиной, и кладовая; они были отделены друг от друга раздвижной деревянной дверью. Гостиная выходила на передний двор, кладовая – на задний, и в обеих имелись небольшие веранды.

Мне постелили в гостиной, молодой паре – в кладовой, хозяйская семья устроилась в большой комнате у очага.

Перед тем как лечь спать, мы все, вместе с хозяевами, собрались у огня, где нас накормили ужином. Во время трапезы хозяин и его жена поведали нам, что этой зимой выпало особенно много снега, но весной он растаял необычайно рано; что в начале месяца кто-то из жителей деревни Цутида ходил рубить ореховые деревья и, услышав из-под земли странный треск, словно ломались гигантские сучья, бежал оттуда в панике; что пятнадцатого апреля, в девять вечера, из горы Бандай вырвался в небо сноп синего пламени, а через минуту-другую прогремел мощный раскат грома, похожий на выстрел гигантской пушки. Все это они рассказывали с искренней тревогой. Дети слушали очень внимательно, не отрывая глаз от родителей, а когда начинал говорить я, с тем же вниманием поворачивались ко мне. Юноша с девушкой помалкивали, как будто погружённые в собственные мысли, что мне не слишком нравилось. Когда с ними заговаривали, они коротко отвечали, но сами в беседу не вступали.

Пока мы ужинали, явился ещё один гость – мужчина, который, по его словам, в полдень вышел из Хибары: мол, давно хотел пройти этим путем и наконец решился. Впрочем, он громко сетовал на неудобства: мол, и дорога плохая, и крюк большой. Снимая у порога соломенные сандалии, он пустился разглагольствовать о своих злоключениях и показался мне сперва человеком развязным и неотесанным, но после, когда он вошёл в дом, мое впечатление переменилось. Это был торговец, крепкий мужчина лет сорока и на удивление приятный собеседник.

Расспрашивать его не пришлось – он сам был рад поговорить о себе. Родившись в одной из деревень с южной стороны горы Бандай, он в молодости отправился в Осаку, занялся там торговлей рыбными колбасками – камабоко – и преуспел, сколотив небольшое состояние. Теперь он впервые за долгое время возвращался на родину, чтобы устроить пышные поминки по умершим родителям и тем самым поразить односельчан – таков был его замысел.

Добираться до деревни у южного склона горы Бандай было бы разумнее со стороны Инавасиро – так путь был бы и легче, и короче. Но наш гость когда-то пообещал себе пройти через Хибару и в этот ясный день после долгих дождей наконец исполнил своё намерение. В этом, похоже, отразилась вся его натура – человек предприимчивый, самоуверенный, склонный покрасоваться, но одновременно добрый, честный и упорный, благодаря чему и преуспел.

До его прихода разговор шёл в основном о горе Бандай и тех непонятных и пугающих делах, что там творятся, но с появлением торговца настроение изменилось, и у очага зазвучал смех.

Тем не менее, даже за это время мы один раз ощутили подземный толчок и дважды услышали гул. Землетрясение было слабым, но, видимо, страх уже пустил корни так глубоко, что перепуганные малыши со слезами вцепились в родителей. Гул, о котором все толковали, показался мне воем ветра; во всяком случае, я понял, что на протяжении дня он звучал не раз. От гула дети ко взрослым не бежали, но застывали в напряженном ожидании – и я, видя их погасшие улыбки, вдруг почувствовал, как тяжело стало на сердце.

Той ночью после ужина и мы, и хозяева сразу легли спать. Торговец камабоко устроился в одной комнате со мной и уснул мгновенно и крепко: не успел он коснуться головой подушки, как раздался его громкий храп.

Задремал и я, но спал чутко и вскоре проснулся. Едва открыв глаза, я услышал шорох – похоже, в соседней кладовой кто-то пытался осторожно отодвинуть створку окна. Звук утих, но тут же повторился, чтобы опять замереть: створку двигали постепенно, но с большим упорством. Я напряг слух и уловил звуки шагов по татами и шорох одежды; стало ясно, что молодые люди вышли на веранду. Что-то подобное я подозревал с того момента, как лег в постель; потому, верно, и проснулся сразу. Как бы то ни было, я не мог дать им уйти.

Не раздумывая, я раздвинул окно и босиком выбрался в сад. Луна сияла до того ярко, что на улице было светло, как днём; я разглядел даже прожилки на листьях растущей у дома нандины. Обойдя дом, я очутился на заднем дворе и оттуда по узкой тропинке, начинавшейся возле колодца, вышел на луг. Метелки тростника и стебли травы серебрились в лунном свете, сколько хватало глаз, а вдали я заметил силуэты молодых людей, уходящих в сторону горы.

Бежать за ними я посчитал излишним, поэтому только ускорил шаг; когда я был от них в половине тё, они обернулись, и я сердито окрикнул:

– Вы куда