О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

в погребе лежит окорок, на полках стоят банки с соленьями, а шкаф полон выглаженного белья. Неопрятность соседей миссис Бергсон не одобряла, а те считали ее гордячкой. Как-то раз по дороге на речку она заглянула к миссис Ли, и почтенная дама была вынуждена спрятаться на сеновале, лишь бы миссис Бергсон не застала ее босой.

III

Однажды воскресным днем в июле, через полгода после смерти Джона Бергсона, Карл Линструм сидел на кухне, замечтавшись над иллюстрированной газетой, когда услышал стук колес. То была четырехместная повозка Бергсонов, в которой они обычно выезжали кататься, а не работать. На передней скамье сидели Оскар и Лу в воскресных костюмах и шляпах, на задней – Александра и сияющий от гордости Эмиль в новых штанишках, перешитых из отцовских, и рубашке в розовую полоску с широким воротником в рюшах.

Оскар придержал лошадей и помахал Карлу. Тот схватил шляпу и припустил бегом через дынную грядку.

– Хочешь с нами? – крикнул Лу. – Мы едем к сумасшедшему Айвару за гамаком.

– Конечно! – запыхавшись, ответил Карл и плюхнулся на сиденье рядом с Эмилем. – Всегда хотел посмотреть на пруд Айвара – говорят, самый большой в наших краях. Эмиль, не боишься ехать к Айвару в новой рубашке? Вдруг он захочет ее себе и отберет?

Мальчик улыбнулся во весь рот.

– Страшно боялся бы, если бы не братья. Карл, а ты слыхал, как он воет? Говорят, иногда ночью он бегает по прерии и воет от страха, что Господь его покарает.

Лу подмигнул Карлу и спросил:

– А что ты будешь делать, Эмиль, если окажешься в прерии совсем один и вдруг увидишь Айвара?

Эмиль испуганно вытаращил глаза.

– Может, спрячусь в барсучьей норе… – неуверенно предположил он.

– А если не найдешь барсучьей норы? – настаивал Лу. – Побежишь?

– Нет, мне будет слишком страшно, – с грустью признался мальчик, нервно перебирая пальцами. – Наверное, сяду на землю и стану молиться.

Старшие рассмеялись. Оскар подстегнул лошадей.

– Он тебе ничего не сделает, Эмиль, – заверил Карл. – Айвар приходил к нам, когда наша кобыла объелась зеленой кукурузы и распухла, как бочка. Просто гладил ее, как кошку, и бормотал что-то на своем языке. Похлопывал по крупу, стонал, будто самому больно, и приговаривал: «Так-то лучше, сестрица, так-то легче».

Старшие братья рассмеялись, а Эмиль возбужденно хихикнул и посмотрел на сестру.

– Сомневаюсь, что он смыслит в лечении, – пренебрежительно заметил Оскар. – Говорят, когда у лошадей мыт, он сам принимает лекарство, а потом молится над ними.

Александра возразила:

– Это Кроу говорили, а все-таки он вылечил их лошадей. У Айвара бывают помутнения, но в другое время у него многому можно научиться. Он понимает животных. Я видела, как он усмирил корову Берквистов, когда та вывернула себе рог и в бешенстве металась по всей ферме: билась о стены, выбежала на крышу старой землянки, наполовину провалилась внутрь и отчаянно мычала. А едва примчался Айвар со своей белой сумкой, как сразу затихла и терпеливо ждала, пока он отпиливал рог и мазал спил дегтем.

Эмиль слушал внимательно и явно переживал о несчастной корове.

– А потом ей перестало быть больно?

Александра погладила братишку по голове.

– Перестало, и уже через два дня она снова давала молоко.

К обиталищу Айвара вела очень плохая дорога. Он поселился в глуши за границей округа, где кроме него жили только русские – полдюжины семей в одном длинном здании, бараке. Айвар частенько повторял: чем меньше соседей, тем меньше соблазнов. Хотя, казалось бы, недальновидно селиться в таком труднодоступном месте, если занимаешься лечением лошадей. Повозка Бергсонов тряслась по ухабистым пригоркам и поросшим травой склонам, извилистым лощинам и берегам широких лагун, где над чистой водой колыхались золотые цветки кореопсиса и дикие утки взлетали из-под колес, громко хлопая крыльями. Лу с тоской провожал их взглядом.

– Эх, надо было все-таки взять ружье! Спрятал бы в сене на дне повозки, да и все.

– Тогда нам пришлось бы солгать Айвару. К тому же он чует мертвую птицу по запаху. Узнал бы – и не видать нам гамака. Я хочу с ним поговорить, а он, когда сердится, делается как помешанный.

Лу фыркнул:

– Будто есть толк с ним разговаривать! Я бы лучше поужинал утятиной, чем слушать болтовню сумасшедшего.

– Ох, Лу, только не серди его! – встревожился Эмиль. – Вдруг он завоет?

Все снова засмеялись, и Оскар погнал лошадей вверх по осыпающемуся глинистому склону. Лагуны и красные травы остались позади. В этих краях трава была серой и короткой, лощины глубже, чем на ферме Бергсонов, а земля бугристее. Цветы исчезли – лишь в низинах росли самые стойкие и неприхотливые: аморфа, вернония да молочай.

– Гляди, Эмиль, вот и большой пруд Айвара! – воскликнула Александра.

Впереди показалось сияющее зеркало пруда в неглубокой лощине. На дальнем берегу возвышалась земляная насыпь, засаженная зеленым ивняком, а над ней в склоне холма виднелись дверь и окно – почти неразличимые, если бы не отблески солнца в стекле. Других признаков человеческого обитания вокруг не наблюдалось – ни сарая, ни колодца, ни даже протоптанной тропинки в кудрявой траве. Только ржавая печная труба, торчащая из земли, выдавала жилище Айвара, а иначе можно было бы пройти по самой крыше и не заметить. За три года жизни он оставил на глинистом берегу следов не больше, чем койот, обитавший здесь до него.

Повозка Бергсонов взобралась на холм, и стало видно: Айвар сидит на пороге своего домика и читает Библию на норвежском. Нескладную фигуру – крупный мускулистый торс на коротких кривых ногах – венчала большая косматая голова. Непричесанные седые волосы, свободно спадавшие на красные щеки, прибавляли старику с десяток лет. Он был бос и одет в чистую рубаху из неотбеленного хлопка с открытым воротом. По воскресеньям Айвар всегда одевался в чистое, хотя в церковь не ходил – не нашел себе места ни в одной из конфессий и исповедовал собственную религию. Он мог неделями ни с кем не общаться и вел календарь, чтобы всегда знать, какой теперь день. В сезон обмолота и чистки кукурузы нанимался временным работником, животных лечил круглый год, когда за ним посылали, а в свободное время плел гамаки из бечевки и заучивал наизусть главы из Библии.

Одиночество его устраивало. Айвар питал отвращение к мусору вокруг людских селений – остаткам пищи, осколкам фарфора, старым котлам и чайникам, валяющимся посреди подсолнухов. Он предпочитал чистоту и порядок дикой земли – заявлял, что в барсучьей норе чище, чем в людском жилье, и не найти лучшей хозяйки, чем