Рождественская шкатулка. Рассказы зарубежных классиков - Сельма Лагерлеф

и в землю обратишься», – вспомнил я слова Св. Писания. Я взял заступ и отворил дверь в молочную. «Ты был сиделкой, – говорил я себе, – был доктором, теперь будешь могильщиком. Ты будешь сам делать то, чего обыкновенно родные стараются не видеть».

Первый удар заступа, глухо раздавшийся в каменных сводах молочной, заставил меня содрогнуться всем телом. Нужно было привыкнуть к этому звуку, так неприятно нарушавшему глубокое безмолвие нашей хижины. Целый день я копал могилу, которую можно было выкопать в продолжении двух часов. Я старался выкопать глубже яму, чтобы хищные звери не нашли трупа, в случае если я уйду из хижины или, может быть, тоже умру. Кроме того, необходимо было зарыть глубже труп, чтобы запах от разложения не отравлял воздуха.

Пробило десять часов. Опять пришла ночь и с нею чёрные мысли.

Хотя в моём жилище и не было заметно разницы между днём и ночью, но я как-то чувствовал её приближение. У меня не хватало мужества начать погребение в этот час, хотя откладывать долее было почти невозможно. Чтобы уничтожить запах, распространявшийся от трупа, я затопил очаг и хотел покурить уксусом. Но запах уксуса с дымом раздражал козу, она чихала и блеяла, мне пришлось оставить это.

Работа утомила меня, я лёг опять около Белянки, которая, по-видимому, была очень довольна моим присутствием, и скоро заснул.

11 января первая моя мысль была о предстоящей тяжёлой работе. Мужество моё уменьшалось по мере приближения этого часа. Вместо моего обычного завтрака – парного молока и картофеля – я съел маленький кусочек хлеба, смоченного вином. Подкрепившись таким образом, я приступил к погребению.

Поставив около постели две скамьи рядом, я положил на них длинную, широкую доску, ту самую, которая выпала из стенного шкафа и за которой я нашёл «Подражание Христу». Медленно и постепенно я сдвинул тело на эту доску и привязал его к ней верёвкой. Вид этого беспомощного, неподвижного тела, со сложенными на груди руками, с наклоненной набок головой, привёл меня снова в исступление. Я плакал, кричал в бессильном отчаянии, говорил бессвязные слова, призывая моего дорогого дедушку. Ни звука в ответ, кругом могильная тишина… Наконец, я опомнился.

Спустив доску с телом на пол, я осторожно дотащил её за верёвку до могилы.

С помощью верёвок спустил я труп в могилу.

Всё самое трудное было сделано, оставалось последнее, и я не решался начать его, т. е. бросить первую горсть земли.

Я опустился на колени перед открытой могилой и стал читать молитвы, потом взял «Подражание Христу» и оттуда читал места, отмеченные дедушкой.

Я читал громко, и мне казалось, что я не один в хижине. После молитвы я засыпал могилу.

Остальную часть дня я посвятил вырезыванию на маленькой гладкой доске следующих слов:

«Здесь покоится тело

Пьера Луи Лопра.

Скончался в ночь с 7 на 8 января 18…

на руках своего внука Луи Лопра,

который и похоронил его».

Я приколотил эту дощечку на толстую палку, которую воткнул в могильную насыпь.

Сделав всё это, я затворил дверь в молочную и остался в кухне вдвоём с Белянкой.

Каждое утро и каждый вечер я молюсь на могиле дедушки.

На другой день после похорон я почувствовал страшную пустоту: у меня не было необходимой работы, и я не мог заставить себя работать для развлечения.

Вчера – 13 января – мне пришло в голову прочесть весь мой дневник. Я снова пережил день за днём всю мою жизнь здесь с дедушкой, я как будто слышал его рассказы и разговаривал с ним.

14 января я весь день описывал печальные события последнего времени.

15 января.

В моей жизни произошла перемена, которую я чувствую с каждым днём всё сильнее и сильнее. Ещё бы! У меня был друг, с которым я мог говорить и у которого находил сочувствие! Насколько мне было лучше прежде, чем теперь! Как я жаловался на свою жизнь тогда, а теперь с каким удовольствием я вернул бы её! Я один, совсем один – эта мысль не покидает меня ни на минуту.

16 января.

День прошёл так же, как и предыдущие. И я лег бы с такой же гнетущей тоской на сердце, если бы не случилось одно маленькое происшествие, оживившее и успокоившее меня.

Вечером, когда потух огонь на очаге, я хотел зажечь мою лампаду, когда вдруг услыхал лёгкий шум в трубе, и по комнате распространился запах угара. Я догадался, что загорелась сажа, и влез на очаг, чтобы осмотреть трубу. Искра, очевидно, уже потухла, и я ничего не нашёл опасного, но в то время, как я, подняв голову смотрел вверх, над трубой показалась ярко блестевшая звёздочка и, медленно проплыв, снова скрылась.

Это длилось одно мгновение, но оно живо напомнило мне о внешнем мире и заставило забыть о моей мрачной темнице.

17 января.

Вчера я лёг полный радости и какой-то смутной надежды. Но сегодня я встал опять слабый и разбитый. Весь день я ждал наступления вечера, в надежде увидеть опять звезду. Может быть, она переменила своё место, или небо было облачно, но я не видал её больше.

18 января.

Белянка даёт так много молока, что я не могу его выпивать и делаю каждый день сыр из остатков. Эта работа меня несколько развлекает. Одиночество для меня невыносимо, я стараюсь спать как можно дольше, чтобы сократить бесконечные дни.

19 января.

Я пишу только для того, чтобы писать. Чем наполнить мне мой дневник? Описанием моего горя? Я беру перо в руки и думаю оживить мои мысли: напрасный труд! Я не могу выйти из моего оцепенения.

20 января.

Ничто не может сравниться с невыносимой тоской, которую я испытываю. Моё отчаяние в первые дни заключения, мой страх быть съеденным волками, горе во время смерти и погребения дедушки – всё это ничто в сравнении с тем ужасным состоянием, в котором я нахожусь теперь. Даже молитва мне не помогает.

21 января.

Для Белянки решительно всё равно, кто бы около неё ни был, только бы её кормили; она даже не замечает отсутствия дедушки. Она пользуется моими заботами совершенно бессознательно. Какое безумие с моей стороны упрекать её! Разве можно требовать благодарности от существа, не имеющего разума!

22 января.

Помечу это число в моей тетради. О нём не будет никаких воспоминаний. О чём мне писать?

23 января.

Я чуть не погиб… Смерть была бы внезапная, ужасная и сразила бы меня в минуту моего