Событие в аду - Рюноскэ Акутагава

одним из кедров со скрученными за спину руками… Веревка? А как же! Веревка для разбойника необходимейшая вещь. Кто знает ведь, когда придется перелезать через заборы? На всякий случай веревка была припасена у меня за поясом. А чтобы не дать моему противнику кричать, я набил ему в рот опавшего листа, и вся недолга.

Итак, с мужчиной дело было кончено. Я вернулся туда, где дожидалась женщина. Я закричал ей, чтобы она скорее шла на помощь, так как ее спутнику сделалось дурно. Нечего и говорить, что слова мои тотчас же возымели действие. Женщина сбросила свою широкополую шляпу и поспешила за мною в чащу, послушно дав мне свою руку. Мы добрались до того места, где у корней кедра валялся связанный мужчина. Лишь только она заметила его, как молниеносным жестом выхватила из-за пазухи кинжал. Ну, знаете, никогда на своем веку не видал я такой бешеной бабы! Зазевайся я тогда хотя бы на мгновенье, торчать бы тому кинжалу у меня в боку. Я, однако, вовремя успел увернуться от удара, но она продолжала наступать, с ожесточением размахивая клинком, и, того гляди, могла нанести мне рану. Но, ведь, и я – Тадзёомару. Хоть и с трудом, но мне удалось, наконец, выбить из ее рук кинжал без помощи меча. Ну, а без оружия, шали-и-шь! Беснуйся сколько хочешь… Одним словом, все произошло так, как я задумал: я овладел женщиной, не убивая мужчины. Да, не убивая мужчины… У меня и после того не было намерения убить его. Я уже хотел, было, скрыться, оставив на земле рыдающую женщину, как она, словно безумная, вцепилась в меня. Из ее слов, прерываемых рыданиями, я только разобрал: «Не хочу… лучше смерть… не хочу, чтобы двое мужчин были свидетелями моего позора… Пусть умрет кто-нибудь из вас: или ты… или муж… Все равно… пойду за тем, кто останется в живых». Она задыхалась, произнося эти слова. И вот тогда-то я впервые загорелся желанием покончить с мужчиной. (Мрачное возбуждение). Из моих слов вы, конечно, заключите, что я бессердечнее вас… Это оттого, что вы не видели лица той женщины. Оттого, особенно, что вы не видели ее горящих в тот момент зрачков. Когда ее глаза встретились с моими, я подумал: пусть я буду поражен на этом самом месте громом, если эта женщина не будет моей женой. Да, только эта мысль и владела мною: сделать ее своей женой. Нет, во мне говорила не низменная страсть, как вы можете подумать. Не будь у меня ничего другого, кроме такой страсти, я, быть может, пинком ноги отбросил бы эту женщину и убежал. И мужчине не пришлось бы тогда обагрить мой меч своей кровью. Но в тот миг, когда в полумраке бамбуковой чащи я вглядывался в лицо женщины, в моей груди зрело решение: не покидать места, пока не будет убит мужчина. Мне противна была мысль покончить с ним бесчестным образом. Я освободил его от пут и предложил скрестить наши мечи (у корней кедра вы нашли кусок той самой веревки, которой я его связал, – этот кусок я бросил и забыл там). Мужчина, с перекошенным ненавистью лицом, выхватил свой длинный меч и, не говоря ни слова, атаковал меня… Едва ли стоит говорить, чем кончился наш поединок. На двадцать третьем выпаде мой меч прошел сквозь грудь противника. На двадцать третьем выпаде! Прошу запомнить. Я все еще в восхищении от этой схватки. Одному ему на свете удалось скрестить со мною меч более двадцати раз. (Довольная улыбка).

Убедившись, что мужчина упал сраженным, я опустил свой окровавленный меч и обернулся в ту сторону, где стояла женщина. Но, представьте мое удивление, – ее нигде не было видно. Я попробовал поискать беглянку среди кедров. Но на опавших листьях бамбука не осталось даже следа ее. Я попробовал затаить дыхание и вслушаться в тишину окружающего: до слуха моего доносился лишь последний хрип из горла умирающего. Не бросилась ли она бежать через заросли в начале поединка, чтобы позвать людей на помощь? – мелькнула у меня мысль. Если так, то моя жизнь подвергалась опасности. Я поспешно подобрал меч, лук и стрелы мужчины и выбрался на прежнюю горную дорогу. Там все еще тихо паслась лошадь женщины.

Ну-с, пожалуй, лишним будет рассказывать, что произошло дальше. Скажу только, что прежде чем войти в столицу, я уже сбыл с рук меч убитого. Вот все, в чем я могу признаться. Ну, что же! Видно так суждено мне было – повиснуть на суку. Берите меня – я готов принять самую жестокую кару. (Гордая поза).

Исповедь женщины в храме Симидзу

– После того, как мужчина в синем «суйкане» овладел мною, он злорадно посмотрел в сторону мужа и рассмеялся. Бедный мой муж, что он испытывал! Он метался, пытаясь освободиться от пут, но веревка еще глубже впивалась в его тело. Не помня себя, я бросилась к мужу. Ах, нет, я только хотела броситься, как вдруг преступник одним пинком ноги поверг меня на землю. И в этот самый миг я увидела в глазах моего мужа какой-то странный блеск. Я не могу описать его словами. Это было что-то непередаваемое. Еще и теперь, как только вспомню его глаза, я, содрогаюсь всем телом. Лишенный возможности говорить, муж в этот момент передавал взором все, что он переживал в душе. Его глаза блестели не гневом, не печалью. Это был холодный блеск, в котором дрожало одно презрение ко мне. И не пинок разбойника заставил меня громко вскрикнуть, а выражение этих глаз. Потом сознание покинуло меня. Когда я, наконец, очнулась, то мужчины в «суйкане» уже нигде не было. Только муж лежал, по-прежнему привязанный к корням кедра. Я с трудом поднялась и села на листья. Я вгляделась в лицо мужа. Выражение его глаз нисколько не изменилось. В них было то же самое холодное презрение, сквозь которое просвечивала ненависть.

Стыд, отчаяние, гнев, – я не знаю, как передать вам те чувства, которые перевернули во мне душу. Я встала и, шатаясь, приблизилась к нему.

– Послушай. Больше нам не бывать вместе. Я решила: я покончу с собой. Но… но и ты тоже должен умереть. Ты видел мой позор, и я после этого не могу оставить тебя в живых.

Вот все, что я ему сказала, но я всю жизнь вложила в эти слова. А муж по-прежнему смотрел на меня убийственным взором. Сердце у меня рвалось в груди на части я прижала к сердцу