Мельмот Скиталец - Чарлз Роберт Метьюрин

Напомним, наконец, что героиня повести А. В. Дружинина «Лола Монтес» (1847) в одном из эпизодов читает «Мельмота Скитальца» в бессонную ночь. «То был второй том Матьюринова романа „Melmoth the Wanderer“, – рассказывает сама героиня. – Книжка эта начиналась какими-то нелепыми ужасами, но мало-помалу я зачиталась ею. Там шел рассказ молодого испанца, которого родители засадили против воли в монастырь, чтоб передать все имение старшему его брату. Ребенок не хотел покориться правилам келейной жизни, страшно боролся с усилиями старых монахов, ненавидел их… Он был благочестив, как все испанцы: благочестие его пропало, вся вера исчезла из его души, дика казалась ему блестящая, залитая золотом церковь, стройные молитвы святых отцов казались ему и чужды, и враждебны». Мы привели эту цитату для того, чтобы засвидетельствовать, что еще в конце 40-х гг. Дружинин хорошо помнил содержание «Мельмота Скитальца» и попытался представить себе, что в этом романе могла понять испанская авантюристка. Правда, от имени своей героини Дружинин свидетельствует, что она не дочитала роман Метьюрина: «История Монсады становилась все пошлее и пошлее, на сцену явился злой дух, а так как я не верю злым духам, то и бросила книгу»[367].

После Пушкина тема демона в русской лирической поэзии повторялась множество раз в течение нескольких десятилетий; она быстро стала банальной, потому что в ее разработке принимали участие не только виднейшие, но и заурядные русские писатели этого времени. На рубеже 20-х и 30-х гг. демон обычно представлялся поэтам чаще всего враждебной силой, язвительным скептиком, искусителем, т. е. наделен был типическими «мельмотическими» чертами. Таким изображен он, например, в двух стихотворениях В. Г. Теплякова – «Два ангела» и «Любовь и ненависть»; в последнем мы находим строки о человеке, надевающем на себя дьявольскую личину, которой он пугает свою возлюбленную:

…Твой ум, твою красу, как злобный демон,

Тогда оледеню своей усмешки ядом,

В толпе поклонников замрет душа твоя,

Насквозь пронзенная моим палящим взглядом,

Тебя в минуты сна мой хохот ужаснет…[368]

В стихотворении К. А. Петерсона «К демону» лирический герой ведет с воображаемым духом зла откровенный диалог:

Злобный демон, что ты бродишь

И бормочешь про себя?

Ты собою страх наводишь,

Окаянный, на меня!

Иль ты думаешь, что, грешный,

Упаду я пред тобой, —

И за счастье, мня, поспешный,

Поплачусь тебе душой?[369]

В большом стихотворении, озаглавленном «Демон разрушитель» (1829), Колачевский хочет уверить читателей в реальности существования демона как могущественной силы зла на земле:

Есть в мире Демон: пусть мечтой

Его считают; но ничто

Не избежит когтей нависших

Над обреченной жертвой им.

Он и властителей и нищих,

Кровавой лютостью томим

Равно разит, – едва захочет, —

Разит и падшим вслед хохочет…[370]

Стихотворение Э. Мещерского посвящено демоническому человеку, спасаемому ангельской кротостью и смиренной чистотой любимой им молодой женщины («К молодой девушке», 1832). Герой патетически восклицает, дав подробную характеристику всех демонических черт своего характера:

Скажи, ужель мои объятья

Не облили тебя огнем,

Ужель мое клеймо проклятья

Не блещет на челе твоем?

О боже, чудо совершилось, —

Ты мне открыла рая дверь,

Дитя! Ты ангелом осталась,

И я – не демон уж теперь[371].

В стихотворениях Д. Ю. Струйского (Трилунного) «Демон» (1837)[372], А. А. Шишкова «Демон»[373] и ряде других приводятся философско-этические размышления, волнующие человека, пытающегося выработать свое отношение к окружающему его миру и обществу людей. Все эти романтические образы повторяются в разных вариантах и репликах, традиция которых постепенно вживается в новую поэтическую систему – реалистическую, давая новые поэтические образы, с чертами, отличающимися от прежних штампов. Напомним здесь хотя бы демонов у Полежаева, Баратынского, Я. П. Полонского («К Демону», 1844) и Н. Огарева, Аполлона Григорьева, Н. Ф. Щербины, Н. А. Некрасова[374] и др.

Среди многочисленных произведений о демонах в русской поэзии первой половины XIX в. одинокой и недоступной вершиной возвышается поэма Лермонтова «Демон», в которой образ ее главного героя получил проникновенное поэтическое воплощение и глубокий философский смысл. Сопоставление этой поэмы с «Мельмотом Скитальцем» производилось неоднократно, но всегда попутно, вскользь и без надлежащей тщательности и осторожности. Отметим прежде всего, что знакомство Лермонтова с тем или иным текстом «Мельмота Скитальца» едва ли может подлежать сомнению: поэт сам упомянул роман Метьюрина в черновом предисловии к «Герою нашего времени» (из окончательного текста нижеследующая фраза была исключена): «Если вы верили существованию Мельмота, Вампира и других, – отчего вы не верите в действительность Печорина?» Впрочем, это свидетельство не дает нам возможности судить ни о времени первого знакомства Лермонтова с романом Метьюрина, ни о том, в каком издании (и переводе) он прочел его. Естественно предположить, что Лермонтов обратил внимание на русское издание «Мельмота» 1833 г., но это не исключает того, что он и до этого времени мог знать один из французских переводов романа, а с помощью своего английского учителя, Винсона, – и его английский оригинал. Во всяком случае, следы воздействия романа Метьюрина можно встретить еще в ранних произведениях Лермонтова, написанных в начале 1830-х гг.

Поэма Лермонтова «Исповедь» (1830), представляющая собою ранний вариант «Мцыри», хотя и обнаруживает давно отмеченное сходство с «Гяуром» Байрона, но многими своими особенностями, быть может, восходит и к Метьюрину. Действие поэмы происходит в Испании, она отличается подчеркнутым антиклерикальным характером. Страстная исповедь монаха в мадридской тюрьме «бесчувственному старику»-настоятелю, упорство монаха в открытии тайны и т. д. – все эти подробности могли быть внушены молодому Лермонтову «Рассказом испанца» из «Мельмота Скитальца».

Отметим также, что грузинка Тамара лишь в четвертой редакции «Демона» заменила прежнюю героиню – монахиню-испанку, появлявшуюся во всех предшествующих редакциях поэмы. Один из рисунков Лермонтова изображает эту героиню – католическую монахиню в окне испанского монастыря, расположенного на берегу моря. «Тогда, – пишет по этому поводу биограф Лермонтова П. А. Висковатов, – фантазия поэта была занята Испанией; он рисовал ее с бурными страстями, убийствами, казнями и ужасами таинственной инквизиции»[375]. В связи с этим можно вспомнить здесь драму Лермонтова «Испанцы» (1830), в которой отдельные сцены в свою очередь имеют известные аналогии с тем же «Рассказом испанца» в «Мельмоте».

Некоторые мотивы, встречающиеся у Метьюрина, могли попадать в произведения Лермонтова через посредствующие литературные звенья, а не прямо из «Мельмота». Таков, например, мотив «оживающего портрета», возникший у Лермонтова, может быть, через