Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

мадам Бабетты, которая, к сожалению, была не так верна своей госпоже, как старый садовник Жак – Клеману… или, что, вероятно, ближе к истине, не так бескорыстна.

Однажды мне выпал случай увидеть миниатюрный портрет Виргинии – его нечаянно захватила с собой одна французская знатная дама, когда бежала из Парижа в Англию; прежде миниатюра принадлежала графу де Креки, с которым эта дама была немного знакома. Насколько я могла судить, разглядывая портрет, для женщины фигура у Виргинии была представительнее, нежели у ее кузена Клемана – для мужчины. Лицо ее обрамляли короткие темные локоны. В те дни прическа так же красноречиво говорила о симпатиях и образе мыслей той или иной особы, как мушки во времена моих бабушек. И прическа Виргинии не отвечала моим вкусам – или принципам, если угодно: слишком простая, явно в подражание античной моде. Большие черные глаза смотрели на вас прямо и пристально. Сделать заключение о форме носа по миниатюрному портрету анфас вряд ли возможно, однако художник постарался запечатлеть открытые, четко вырезанные ноздри; не думаю, чтобы у этой девушки был „прелестный носик“. Зато рот имел неподражаемую выразительность и мог бы служить украшением даже менее интересного лица – широкий, с глубоко утопленными уголками и сильно изогнутой верхней губой, которая едва прикрывала зубки. Общее впечатление от ее лица – от серьезного, напряженного взгляда вкупе с замечательно „умным“ выражением рта, – было таково, что поневоле казалось, будто юная леди жадно ловит слова собеседника и уже готовит ответ, и вам очень хотелось бы услышать его из этих пунцовых приоткрытых губ.

Итак, Виргиния де Креки жила у мадам Бабетты в сторожке при постоялом дворе где-то в северной части Парижа, то есть довольно далеко от убежища Клемана. Прежде в этой гостинице останавливались бретонские фермеры и другие приезжие того же сорта, пока не настали иные времена, когда сообщение между Парижем и провинциями почти сошло на нет. Мало-помалу бретонцы стали появляться все реже, и гостиница перешла в руки брата мадам Бабетты в уплату долга за дрянное вино, который предыдущий владелец не мог иначе покрыть. Новый хозяин поселил там свою сестру с сыном, чтобы место не пустовало, и посылал туда всех, кто нуждался в крыше над головой и был согласен довольствоваться лишь самым необходимым. Утром, выходя к завтраку, постояльцы платили Бабетте за ночлег; возвращаться вечером или нет, каждый решал для себя сам. Раз в три дня брат-виноторговец или его сын наведывались к мадам Бабетте за отчетом о вырученных деньгах. Бабетта вместе с сыном занимала собственно привратницкую (где ночью спал мальчик) и смежную с ней крошечную жалкую спаленку, куда свет и воздух поступали только через дверь, наполовину застекленную.

Должно быть, мадам Бабетта сохранила некоторую привязанность к де Креки – к своим де Креки, я имею в виду, то бишь к семейству графа, отца Виргинии, – и с риском для себя предупредила их о нависшей над ними опасности. Но граф, одержимый абсурдными идеями, не верил, что любезное его сердцу человечество способно причинить ему зло; и Виргиния, глядя на бесстрашие отца, тоже не ведала страха. Уж не знаю, к какой хитрости прибегла мадам Бабетта, чтобы выманить Виргинию из дому аккурат в тот час, когда графа узнали на улице и потащили к ближайшему фонарю. Только после того как Бабетта отвела Виргинию к себе и спрятала от любопытных глаз в тесной убогой сторожке, она рассказала ей о том, что случилось с ее отцом. С того дня Виргиния не выходила за ворота и даже боялась выйти за дверь привратницкой… Я не могу утверждать, будто мадам Бабетта тяготилась постоянным присутствием барышни или сожалела о том, что, поддавшись порыву сострадания (когда увидала самосуд обезумевшей толпы над графом де Креки), помчалась в графский дом и уговорила девушку бежать, более того – сама провела ее темными переулками в свое невзрачное жилище. Но все же… Мадам Бабетта слишком мало получала за труды от своего прижимистого брата – этих денег им с сыном едва хватало на пропитание; и хотя несчастная Виргиния, скорее всего, лишилась аппетита, мадам Бабетта взяла на себя поистине непосильное бремя, учитывая, что избавления от этой обузы не предвиделось: имущество де Креки было разорено и разграблено, а из всей семьи осталась только одинокая, всеми покинутая девушка, надломленная душевно и физически. Ко времени возвращения Клемана в Париж мадам Бабетта начала склоняться к мысли, что в подобных обстоятельствах мадемуазель не следовало бы воротить нос от месье Морена-младшего, сына виноторговца и племянника Бабетты, который, по наблюдению тетушки, стал заглядываться на ее жилицу. Разумеется, Морен-отец и Морен-сын, на правах хозяев гостиницы и родственников Бабетты, могли заходить в привратницкую как к себе домой. Там Морен-младший и увидел впервые Виргинию.

Он понимал, что по своему положению в обществе девушка стояла намного выше его, однако понимал и то, что ужасный нож гильотины, вероятно, оставил ее без помощи и защиты. Ее настоящего имени и звания он не знал, а тетка упорно молчала. Впрочем, кем бы она ни была, принцессой или простолюдинкой, он по уши влюбился в нее. Нечто в облике и повадке таинственной девушки заставляло его скрывать свое чувство, и в ее присутствии он делался неловок и робок; потом он немного осмелел – ровно настолько, чтобы его любовь явила себя под видом глубокого и почтительного преклонения; однако мало-помалу – рассуждая примерно так же, я думаю, как его тетка, которая вперед него сообразила, что к чему, – Виктор Морен позволил надежде изгнать из сердца бесплодную тоску. Возможно, когда-нибудь, через несколько лет, мечтал он, эта одинокая, покинутая всеми девушка, запертая в темной каморке, признает в нем своего единственного друга и покровителя… и тогда… и тогда… А покамест Виктор Морен стал чрезвычайно внимателен к тетушке, на которую прежде смотрел свысока. Он засиживался у нее под предлогом проверки счетов, приносил небольшие подарки и в довершение всего сделал своим любимцем и баловнем маленького кузена Пьера, поскольку тот мог рассказывать ему о житье „мамзель Канн“, как они называли Виргинию. Пьер с большой охотой взялся следить и доносить, угадав желание Морена еще прежде, чем тот сам себе в нем признался.

Клеману де Креки требовалось немало терпения и много изобретательности, чтобы разыскать тайное убежище кузины. Старый садовник как мог помогал ему в этом; впрочем, он, полагаю, старался бы исполнить любую фантазию Клемана, даже самую вздорную. (Позже я расскажу, откуда мне известны такие подробности.)

После того как Клеман два дня подряд ни с