Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

чем возвращался домой из своих опасных поисков, садовник принялся уговаривать господина поручить это дело ему, старому Жаку. Недаром он больше двадцати лет ухаживал за садом в парижской усадьбе де Креки и знал всех консьержей, перебывавших за эти годы в графском доме: для них он не чужой человек, так отчего бы ему не наведаться к старым приятелям и не возобновить приятное знакомство; и если история, рассказанная стариком-интендантом господину де Креки в Англии, – будто бы мадемуазель скрывается в доме вдовы бывшего консьержа, – окажется правдой, то в ходе дружеской беседы что-нибудь да выйдет наружу и наведет их на ее след. В конце концов старый Жак убедил Клемана затаиться, покуда он совершает свой обход и под видом досужей болтовни добывает нужные сведения.

Вечером старик вернулся домой с потрясающим известием – он видел мадемуазель де Креки! Относительно мадам Бабетты он сообщил Клеману то, что вы уже знаете от меня. Конечно, он понятия не имел о смелых надеждах Морена-младшего, как и о самом его существовании. Мадам Бабетта приветливо встретила старого знакомого, хотя какое-то время продержала его у подъезда, за дверью привратницкой. Но когда старичок посетовал на сквозняк и на свой ревматизм, она пригласила его войти, предварительно окинув взглядом комнату у себя за спиной. Он вошел и сел: в привратницкой никого больше не было. Однако через минуту-другую из смежной каморки показалась высокая, худая молодая особа с большими печальными глазами на бледном лице; увидав посетителя, она тотчас ретировалась. „Это мадемуазель Канн“, – непонятно для чего пояснила мадам Бабетта. Если бы старик не занимался поисками мадемуазель де Креки, то и внимания не обратил бы на промелькнувшую в дверях девушку.

Клеман и его верный старый слуга были несколько озадачены тем, что мадам Бабетта явно избегала упоминать фамилию де Креки. Если она проявила такое участие в судьбе девушки из этой семьи, рискуя навлечь на себя страшные кары, отчего же не спросила у доброго знакомого про друзей или родственников своей подопечной, ведь кто-то из них мог еще уцелеть. Должно быть, мадам Бабетта не сомневается в гибели маркизы и ее сына, заключили они. Подозреваю, дело было в другом: преследуя собственные интересы, Бабетта горячо желала успеха племяннику и потому боялась открыть местонахождение Виргинии любому, в ком видела возможную помеху своему плану. Так или иначе, Клеман и садовник Жак решили, что Клеман вновь облачится в одежду нормандского крестьянина (в которой прибыл в Париж), только немного приукрасит себя, чтобы казаться провинциалом с деньгами, и в таком виде отправится в старую бретонскую гостиницу и снимет комнату.

Не разбиравшаяся в провинциальных акцентах, мадам Бабетта ничего не заподозрила, хотя месье де Креки даже слишком утрировал нормандский выговор, дабы не выдать свой собственный – чисто парижский. Ему отвели какой-то темный чулан в конце коридора, и наутро он заплатил за ночлег, протянув деньги в окошко привратницкой, за которым располагалась конторка; на следующий день все повторилось. Проведя две ночи подряд в гостинице с громким именем „Отель Дюгеклен“[53], молодой человек ни на йоту не приблизился к цели. Заметив в подъезде фигуру жильца, мадам Бабетта отворяла окошко, считала деньги, благодарила, возвращала сдачу и с шумом захлопывала окошко. Клеман не успевал даже придумать, с чего начать разговор с хозяйкой.

В городе за гостиничной оградой его на каждом шагу подстерегала опасность: в те дни своры кровожадной черни могли до смерти затравить любого, кто своим обличьем походил на аристократа, а Клеман, уверяю вас, был аристократ с головы до пят, в какое бы платье он ни рядился. Однако не менее опасно было бы пешком идти через весь Париж, чтобы укрыться на чердаке старика-садовника, поэтому он до вечера бродил где-то неподалеку, ума не приложу где. Известно только, что утром он выходил в город, но к старому Жаку не шел, а больше ему в Париже идти было не к кому. На исходе второго дня он узнал о существовании Пьера и подумал, что надо бы с ним подружиться. Мальчишка был не глуп и сразу заподозрил подвох: какой нормандский фермер будет подкарауливать его и ни с того ни с сего угощать печеньем? Впрочем, от печенья Пьер не отказывался, на вежливость отвечал вежливостью, но глаз с постояльца не спускал. Однажды, возвращаясь в потемках домой, мальчик застиг нормандца под окнами привратницкой: тот пристально вглядывался в тени на жалюзи, которые мадам Бабетта всегда опускала, если в комнате зажигали лампу. В тот вечер его мать и мадемуазель Канн сидели за столом и починяли какие-то вещи.

Пьер испугался, как бы нормандец не позарился на деньги, которые мать собирала с жильцов. Но на следующий день, когда его кузен, месье Морен-младший, пришел за выручкой, все деньги оказались на месте. Дело было вечером, Виргиния молча что-то шила у стола. Мадам Бабетта пригласила племянника посидеть и ловко перегородила стулом дорогу в смежное помещение, так что Виргиния, даже если бы захотела, не смогла бы незаметно уйти.

Внезапно все собравшиеся в привратницкой замерли и прислушались: прямо за окном, смотревшим на улицу, приятный тенор пел арию из оперы на сюжет Бомарше; сравнительно недавно эта опера была чрезвычайно популярна в Париже. На несколько минут воцарилась тишина, потом кто-то что-то сказал, и разговор возобновился. Пьер, однако, заметил, что Виргиния сидит с отсутствующим видом. Полагаю, ей невольно вспомнилось то время, когда она в последний раз слышала этот напев; о словах, сопровождавших прелестную мелодию, она не задумалась, а между тем ее кузен очень на это рассчитывал: слова, если бы она их припомнила, сказали бы ей так много!.. Ведь опера Адана о короле Ришаре – о нашем английском Ричарде Львиное Сердце – познакомила парижских меломанов с историей менестреля Блонделя, который своей песней помог вызволить государя из плена[54], и Клеман надеялся таким же образом донести свою весть до Виргинии.

На следующий день, почти в тот же час, под окном снова послышалось пение. И Пьер, обозленный на безымянного певца за то, что тот накануне отвлек внимание Виргинии от кузена Морена, который из кожи вон лез, чтобы ей угодить, стремглав выскочил за дверь в ту самую минуту, когда нормандский фермер, вернувшийся на ночлег, звонил в колокольчик у ворот. Пьер выглянул на улицу, посмотрел направо и налево, но никого не увидел. Еще день спустя нормандцу удалось немного задобрить Пьера: он постучался в дверь привратницкой и попросил мальчика принять от него подколенные пряжки, объяснив, что ему захотелось купить их, когда он разглядывал товары в лавках,