Событие в аду - Рюноскэ Акутагава

прямо против меня. Все в ней обличало деревенскую девочку: тусклые, без малейшего блеска, волосы были небрежно закручены в узел японской прически «ичоогаэси»; потрескавшиеся щеки еще хранили следы от вытертого наотмашь носа и горели неприятно-ярким румянцем; замызганный зеленый гарусный шарф свисал на колени, на которых покоился большой узел. Она сидела, крепко обняв его, и бережно сжимала в ознобленных, потрескавшихся руках билет третьего класса.

Мне не понравился грубоватый склад ее лица и неприятна была неопрятность ее одежды. Кроме того, меня раздражала ее тупость, ее полное безразличие к тому, что вместо третьего класса она попала во второй.

Закурив папиросу, я вытащил из кармана вечерний выпуск газеты и машинально развернул его на коленях, – отчасти, может быть, из желания забыть про существование девочки. В это время свет, падавший на газету от окна, внезапно сменился электрическим, и скверный шрифт одного из газетных столбцов с неожиданной яркостью всплыл у меня перед глазами: это поезд вошел в первый из тоннелей, во множестве разбросанных по кокосукской линии. Но напрасно я просматривал страницы газеты, освещенные электрическим светом: мир наполнен был событиями слишком обыденными, чтобы они могли благотворно подействовать на мою хандру. Вопрос о перемирии, новобрачные, преступление по службе, объявление о смерти, – в течение минутного движения по тоннелю я почти машинально пробегал глазами по этим вялым корреспонденциям, подчиняясь вместе с тем иллюзии, будто поезд идет в обратном направлении.

Ни на минуту меня, однако, не покидало сознание, что передо мною сидит девочка. Ведь, глядя на выражение ее лица, можно было поверить, что сама пошлая действительность приняла образ человеческий. И думалось мне: этот поезд в тоннеле, эта деревенская девочка, наконец, этот вечерний номер газеты, набитый пошлыми корреспонденциями, разве это не символы? Разве это не символы бессмысленной, мерзкой, скучной человеческой жизни?

Я почувствовал отвращение ко всему на свете и отбросил недочитанную газету. Прислонившись опять головой к оконной раме, я, точно мертвый, закрыл глаза и забылся. Так прошло несколько минут. Внезапно что-то встревожило мой покой. Я невольно начал озираться. Девочка неизвестно, когда успела пересесть с той стороны на эту, рядом со мной. Она усиленно пыталась открыть окно, но тяжелая стеклянная рама явно не желала поддаваться. Потрескавшиеся щеки девочки покраснели еще больше; до моего слуха доносилось ее слабое покряхтывание и пошмыгивание.

Разумеется, этого было достаточно, чтобы во мне проснулось чувство некоторого сострадания к ней. Но в это время поезд как раз подходил к тоннелю. Об этом нетрудно было догадаться по надвинувшимся с обеих сторон к окнам вагона косогорам, где сухие травы выделялись красочными пятнами на сумеречном фоне. Девочка, однако, не прекращала своих попыток опустить намеренно оставленное закрытым окно. Я не мог взять в толк, какая могла быть тому причина и, по правде сказать, не улавливал в этом ничего, кроме простого каприза.

Чувствуя, как в душе у меня растет чувство неприязни, я смотрел холодным, словно обрекавшим на безнадежный неуспех, взглядом на ее фигурку, на эти ознобленные руки, отчаянно пытавшиеся приподнять стеклянную раму. Еще несколько мгновений, и поезд с жутким гулом ворвался в тоннель. В этот самый миг оконная рама соскочила, наконец, с пазов и со стуком опустилась. Из четырёхугольного выреза окна хлынул, застилая внутренность вагона, черный, словно разведенная сажа, воздух, тотчас же превратившийся в густые клубы дыма. Не успел я поднести к лицу носовой платок, как весь был охвачен волной этого дыма. Мое и без того больное горло не выдержало, и я залился неудержимым приступом кашля, не имея сил даже перевести дыхание.

Девочка же не обращала на меня никакого внимания. Высунув из окна голову и предоставив несущемуся во тьме ветру развевать на висках пряди волос, она пристально вглядывалась в сторону движения поезда.

Наконец, мой приступ кашля прошел. Глядя на фигуру, маячившую в дыму и электрическом свете, я уже готов был накричать на эту незнакомую мне девочку и заставить ее снова поднять раму, но в это время за окном стало быстро светлеть. Потянуло свежей струей ароматов земли, сухих трав и влаги. Поезд легко вынесся из тоннеля. Он теперь подходил к переезду через пути на окраине какого-то бедного местечка, зажатого между холмов; поросших сухой травой. Около переезда тесно сгрудились неприглядные домишки, крытые соломой и черепицей. Одинокий белесый флаг, развеваемый рукою будочника, уныло трепался в сумерках. Едва успел поезд выйти из тоннеля, как за изгородью этого сиротливого переезда я уже заметил трех краснощеких мальчуганов. Они стояли, сбившись в кучку, словно тесная стайка пичужек. Все они, как один, были такого маленького роста, что, казалось, пасмурное небо придавило их к земле своею тяжестью. Да и цветом одежды они не выделялись из безрадостного пейзажа этой убогой окраины. Вглядываясь снизу в проходивший мимо поезд, мальчуганы вдруг разом вздели свои ручонки, запрокинули назад головы и, выставив свои детские горлышки, залились звонким криком, в котором ничего нельзя было разобрать. В тот же самый момент моя девочка, которая высунулась из окна уже наполовину, выбросила вдруг свою ознобленную руку и с живостью замахала ею. Вместе с этим движением на встречавших поезд мальчуганов точно с неба посыпались пять-шесть мандаринов теплого радостного солнечного цвета. От неожиданности у меня даже дыхание замерло в груди. Все сразу стало ясно. Очевидно, девочка ехала куда-нибудь в город в услужение и вот теперь на прощание бросила из окна вагона несколько припасенных за пазухой мандаринов своим братишкам, которые вышли к переезду проводить ее.

Окутанный сумерками переезд на окраине местечка, трое мальчуганов, кричащих словно птенцы, яркий цвет сыплющихся на них сверху мандаринов, – все это в одно мгновенье промелькнуло за окном вагона. Но в душе у меня эта картина успела запечатлеться с болезненной отчетливостью. Я почувствовал, как невольно закипает и поднимается во мне какая-то светлая волна, Бодро вскинув голову, я уже совсем другими глазами стал присматриваться к девочке. Тем временем она успела вернуться на свое прежнее место против меня. Уткнув свои потрескавшиеся щеки в зеленый гарусный шарф, по-прежнему сидела она, обнимая большой узел и крепко сжимая в руках билет третьего класса…

Вот когда в первый раз удалось мне забыть хоть ненадолго и невыразимую усталость, и безразличие, и всю эту бессмысленную, низменную, скучную человеческую жизнь.

1919

Вальдшнеп

Дело было на исходе майского дня 188… года. Иван Сергеевич Тургенев, посетивший Ясную Поляну в первый раз после двухлетнего отсутствия, вместе с хозяином, графом Толстым, направлялся в рощу, что была на другой стороне речки Воронки, бить