Событие в аду - Рюноскэ Акутагава

«По словам госпожи Цунэко, она приняла решение в течение одного года ждать возвращения мужа на казенной квартире, находящейся на улице ***. Свидетельствуя госпоже Цунэко наше глубокое, уважение за ее супружескую верность, мы вместе с тем выражаем пожелание, чтобы фирма Мицубиси со своей стороны оказала ей всяческое содействие»…

Спустя полгода после описанного происшествия, Цунэко пришлось столкнуться с одним новым фактом, избавившим ее от столь ложного понимания вопроса. Это случилось в сумерки одного октябрьского дня, когда уже начинала желтеть и осыпаться листва с ив и акаций. Цунэко задумчиво сидела на диване у себя в комнате и предавалась воспоминаниям. Губы ее уже давно разучились улыбаться, а щеки утратили прежнюю округлость. В голове Цунэко проносились мысли об исчезнувшем муже, о проданной двуспальной кровати, о клопах… Вдруг в передней послышался звонок: кто-то неуверенно нажал кнопку. Не придавая этому большого значения. Цунэко не двинулась с места, предоставив бою пойти узнать, в чем дело. Но бой не появлялся: должно быть, он отлучился в эту минуту из дома. Послышался второй звонок. Цунэко неохотно поднялась с дивана и медленно направилась к дверям.

В передней, усыпанной облетевшими листьями стоял в полумраке какой-то мужчина с непокрытой головой. На нем был надет висевший лохмотьями пиджак, покрытый густым слоем пыли. В фигуре мужчины было что-то такое, что заставило Цунэко похолодеть от ужаса.

– Что вам угодно?

Мужчина стоял без ответа, опустив косматую голову. Всматриваясь в его фигуру, Цунэко еще раз повторила свой вопрос дрожащим голосом:

– Что… что вам угодно?

Мужчина с усилием поднял голову.

– Цунэко!..

С его губ сорвалось одно это слово. Но оно бросило свет на его фигуру, подобно лучу месяца. У Цунэко захватило дыхание в груди. Несколько мгновений сна лишь смотрела в лицо мужчины, будучи не в состоянии выговорить ни одного слова. Лицо мужчины было покрыто густой бородой, тело исхудало до неузнаваемости, но зрачки глаз, смотревших на Цунэко, – о, это были те самые зрачки, которых она так долго ждала!

– Милый, ты?

С этим восклицанием Цунэко уже хотела броситься на грудь мужу. Но, сделав один шаг, она вдруг отпрянула назад, словно наступила на раскаленное железо. Из-под разорванных панталон мужа выглядывали наружу лошадиные ноги! Даже в сумраке передней можно было разглядеть, что они были покрыты рыжей шерстью.

– Милый!

Цунэко почувствовала, как в груди ее растет невыразимое отвращение к этим лошадиным ногам. Вместе с тем мелькнула мысль, что она может не увидеть больше мужа. Мужчина же продолжал тоскливо смотреть на нее. Цунэко опять сделала движение, чтобы броситься мужу на грудь. Но отвращение снова подкосило ее решимость.

Милый! – в третий раз воскликнула она.

Муж круто повернулся к ней спиной и тихо вышел из передней. Цунэко собрала всю свою решимость, чтобы броситься к нему. Но не успела она сделать и одного шага, как до ее слуха донесся цокот копыт. Цунэко стояла бледная, как полотно, не находят в себе сил крикнуть, и пристально смотрела вслед, удаляющейся фигуре мужа. Потом… она без памяти упала на желтые листья, покрывавшие пол передней…

После этого события Цунэко уверовала в действительность того, что было записано в дневнике мужа. Но управляющий фирмы, товарищи Ханзабуроо, доктор Ямаи, господин Мудагучи и другие упорно отказывались верить в лошадиные ноги Ханзабуроо. Мало того, они приписали галлюцинации зрения даже тот факт, что Цунэко своими глазами видела эти лошадиные ноги. В бытность свою в Пекине я при встречах с доктором Яман и господином Мудагучи несколько раз пытался рассеять их заблуждение, но напрасно: они только смеялись надо мною. Впоследствии – это случилось, впрочем, не так давно – я получил письмо от писателя Сабуроо Окада, в котором он также высказывал недоверие к лошадиным ногам, должно быть, услышав от кого-то рассказ о них. Окада приводил в письме следующее соображение:

«Если допустить вероятность этого факта, то нужно тогда признать, что Ханзабуроо были приставлены передние ноги. Но, как известно, передними ногами лошади не лягаются, за очень редким исключением: если они умеют идти так называемым „испанским шагом“ – и то, когда седоком является майор Юаса. В данном же случае возможность этого приходится взять под сомнение».

Надо сказать, что некоторое сомнение на этот счет имелось и у меня, но допустимо ли скептически относиться к дневнику Ханзабуроо и рассказу Цунэко, опираясь только на такое сомнение? А что же сказать о следующей заметке, которая была помещена в газете «Дзюнтэн Дзихоо» двумя-тремя столбцами ниже сообщения о воскресении Ханзабуроо: «Председатель общества трезвости „Май-хуа“ – Генри Баррет скоропостижно скончался в поезде Пекин-Ханькоуской железной дороги. Тело было найдено с аптекарской склянкой в руке, что навело сначала на подозрение о самоубийстве. По анализе содержимого склянки выяснилось, однако, что это был какой-то спиртной напиток».

1925

Мандарины

Это то было в сумерки хмурого зимнего дня. Я сидел в уголке вагона второго класса в поезде, отходившем из Йокосука в Токио, и рассеянно ждал свистка к отходу. В вагоне давно уже горело электричество, но, на удивление, не было ни одного пассажира, кроме меня.

За окном вагона, на сумрачном перроне, сегодня, тоже на редкость, не было заметно провожающих, и только временами жалобно скулил в клетке одинокий щенок. Вся эта обстановка удивительно отвечала моему настроению. Невыразимая усталость и безразличие давили мне голову, точно тень от свинцового неба, затянутого снеговыми тучами. Я сидел неподвижно, засунув руки в карманы, и чувствовал себя не в силах даже вытащить оттуда вечерний выпуск газеты.

Но вот послышался свисток. С некоторым облегчением я откинулся к спинке сидения и прислонился головой к оконной раме, безотчетно ожидая, когда, наконец, лежащий перед глазами вокзал поползет, пятясь назад. Вдруг со стороны входа на платформу послышался громкий топот деревянных сандалий. Затем раздался резкий окрик кондуктора, дверь вагона второго класса, где я сидел, распахнулась, и в нее вошла запыхавшаяся девочка тринадцати-четырнадцати лет.

В ту же минуту поезд дернул и стал медленно набирать скорость, Стойки платформенного навеса, зачастившие одна за другой перед глазами: оставленная, как бы забытая кем-то, водовозка: носильщик, отвешивающий кому-то из пассажиров поклон за полученные чаевые, – все это, как бы нехотя, повалилось назад в клубах дыма, забившего в вагонное окно.

Наконец-то! Я с облегчением вздохнул и стал закуривать папиросу. Поднося к ней огонь, я поднял отяжелевшие веки и в первый раз оглядел свою спутницу. Она сидела