Блиц-концерт в Челси - Фрэнсис Фавьелл

этого имеющееся во фламандском языке чрезвычайно яркое и грубое выражение. Великан очень удивился, услышав от меня столь вульгарную фразу, но мне было все равно. Его загорелая ухмыляющаяся физиономия приводила в бешенство: человек откровенно насмехается над решимостью британцев отстоять свою страну, в то время как он и его семья сидят тут на всем готовом, пользуясь нашим гостеприимством.

Одна из молоденьких учениц поднялась со своего места, подошла к Великану и грозно заявила: «Если ты сейчас же не заткнешься, мы тебя заставим». Малышка и присоединившийся к ней юноша лет шестнадцати встали над ним, пока двое других мужчин постарше начали закатывать рукава. Жена громилы завопила, чтобы ее мужа оставили в покое, и залепила девушке звонкую пощечину. Та не осталась в долгу: дернула обидчицу за волосы и стала науськивать на нее других женщин. Завязалась драка: мужчины лупили Великана, а женщины – его жену. А все началось с того, что я купилась на дурацкие подначки и позволила себе ответную грубость, в результате словесная перепалка превратилась в омерзительную потасовку. В окно гостиной, где разворачивалось побоище, я заметила проходящего по улице полицейского – Молодого Бобби (так прозвали его беженцы, чтобы отличить от Старого Бобби). Я отчаянно замахала руками, призывая его на помощь.

– Тебе ничего не нужно делать, – сказала я, когда полицейский появился у двери, – одного твоего вида будет достаточно, чтобы приструнить хулигана.

– Того самого, который вечно донимает соседей? – улыбнулся страж порядка. Он приосанился, напустил на себя строгое выражение и ступил в гостиную, где шла битва не на жизнь, а на смерть.

Наглядные пособия, приготовленные для урока, разлетелись по всей комнате. А поскольку сегодня я принесла овощи и фрукты, на полу образовалась невообразимая каша. Картинки попадали со стен. Носы были расквашены в кровь, волосы всклокочены, красные разъяренные лица исцарапаны.

– Так, что тут происходит?! – рявкнул Молодой Бобби. В комнате мгновенно воцарилась мертвая тишина. Пока полицейский переводил суровый взгляд с одного бойца на другого, они приглаживали вихры и поправляли одежду. – Скажите им всем – пусть расходятся, – прорычал полицейский. – И чтобы больше я ни звука не слышал из этого дома!

Драчуны, смущенные и пристыженные, рассыпались по углам, а я, оставив их, ушла вместе с полицейским.

– Видать, мне частенько придется наведываться, если ваши ученики так ведут себя на занятиях, – рассмеялся он, пока мы вместе шагали к Тедуорт-сквер.

Однако не успели мы пройти и пары кварталов, как нас нагнал Великан. Он едва не плакал от отчаяния: соотечественники накинулись на него с обвинениями – из-за его выходки у них пропал урок английского.

– Вернитесь, marraine, пожалуйста, – умолял он. – Обещаю, мы будем смирные, как овечки.

Последнюю фразу, включая «пожалуйста», Великан произнес на английском, старательно выговаривая каждое слово, с такой покаянно-обворожительной улыбкой, что отказать ему было невозможно.

– Я бы на вашем месте обзавелся полицейским свистком, с такими-то драчунами, – прокомментировал Молодой Бобби, весело отсалютовал мне и удалился. А я вернулась в класс вместе с Великаном.

Комната была аккуратно прибрана, стулья расставлены ровными рядами. Но грифельная доска лежала на полу, поскольку подставка, на которой она крепилась, оказалась сломана в пылу битвы. Мы установили доску на каминной полке, а мужчины обещали починить подставку, если я одолжу им молоток и немного гвоздей.

«Сегодня первое июля, – аккуратно написала я на доске. – Немцы высадились на Нормандских островах».

Я повернулась к Великану:

– Переведите, пожалуйста, на фламандский.

Он перевел фразу на родной язык и добавил: «Будь они прокляты, прокляты, прокляты!»

– Не ругайся при дамах, – укоризненным тоном произнесла его жена. Глаза у бедняжки покраснели от слез, а на щеке красовалась длинная царапина.

Наш урок продолжался до самого вечера, и самым прилежным учеником в тот день был Великан.

Глава девятая

Оккупированную территорию завоеватели использовали в качестве плацдарма для нападения на бывшего союзника Франции – Великобританию. Авианалеты на южное и восточное побережье заметно усилились, ведь теперь немецким бомбардировщикам, несущим на своем борту смертоносный груз, уже не приходилось проделывать путь от самой Германии, в результате возросла не только частота бомбардировок, но и их разрушительная сила. Снимки лежащих в руинах европейских городов, сделанные с воздуха истребителями Королевских ВВС, в том числе Роттердама, повергали в ужас и уныние. Газетные заголовки пестрели цифрами сбитых вражеских самолетов. Однако матери, жены и невесты первым делом искали другие цифры, набранные мелким шрифтом, – количество потерь. Бархатные голоса дикторов Би-би-си Брюса Белфреджа и Альвара Лиддела (после захвата голландской радиостанции фашистами дикторы представлялись в эфире, чтобы слушатели понимали, с кем имеют дело) рассказывали нам о грандиозных воздушных сражениях, не скупясь на восторженные эпитеты. Они сообщали о сбитых вражеских самолетах, затем следовала пауза и понижение тона. Вскоре мы привыкли к тому, что звучало после паузы: «Один из наших самолетов пропал без вести» или «восемь боевых машин не вернулись». На этом очередная сводка завершалась.

Настоящая буря разразилась по поводу отправки детей в США и доминионы. Правительство отложило начало эвакуации, поскольку необходимо было организовать военно-морской конвой для сопровождения кораблей. Само собой, в стране нашлось немало людей, у которых имелось достаточно средств и связей, чтобы вывезти своих детей в частном прядке. Известие, что лайнер «Вашингтон» доставил несколько сотен маленьких пассажиров к берегам Америки, вызвало общественное негодование.

Зарубежная Лига и Союз англоязычных граждан предложили собрать средства для детей из бедных семей, но правительство не хотело отправлять несколько тысяч детей без должного сопровождения.

Чувства людей, принадлежащих к разным социальным группам, приобрели особую остроту после введения продовольственных книжек и системы нормирования товаров, что привело к выравниванию стандартов для всех граждан страны. «Они не могут получить больше, чем я» – эта простая мысль служила утешением для тех, кто уже давно жил на хлебе и маргарине. «Если даже принцесс не отправляют в Штаты[45], то почему должны ехать дети бедняков?» стало аргументом для других.

Всё больше и больше женщин, до сих пор занимавшихся исключительно домашним хозяйством, шли работать на военные заводы и фабрики, обретая тем самым независимость. Тысячи молодых девушек записывались в отряды Женского территориального корпуса или во Вспомогательные женские военно-воздушные силы[46]. Количество домашней прислуги перед войной и так значительно сократилось, теперь же этот род деятельности и вовсе исчез. Многие владельцы крупных особняков закрывали свои дома и переезжали в отели. Однако в ресторанах по-прежнему можно было прилично поесть, не лимитируя свой выбор рационом продовольственной книжки. Известие о том, что по приказу лорда Вултона[47] с середины июля клиент может заказать только одно блюдо – рыбу, мясо или дичь, – встретило горячее одобрение домохозяек, которым приходилось выкручиваться, рассчитывая на нормы ежемесячного пайка. Нормирование чая, последовавшее вскоре после инцидента в Оране[48], вызвало огромный резонанс. Две унции в неделю на человека – явно недостаточно для нации, состоящей из адептов этого напитка: кто же при таких ограничениях успеет обсудить за чашкой чая все горести, обиды и сплетни?

Каждый вечер мы начинали с англоязычной передачи германского радио, которую вел Уильям Джойс[49], прозванный Лордом Хо-Хо, чьи выступления не столько пугали слушателей, сколько превращались в источник неудержимого веселья. По словам этого ярого последователя Гитлера, Британия раздавлена морально и рушится под могучим натиском немцев, а вдобавок Джойс выдавал длиннющие перечни тех вещей, которых отныне лишены британцы. Как бы там ни было, его жеманная манера речи и нелепые домыслы давали богатую пищу для острот во всевозможных комедийных шоу, а каждая новая несуразица превращалась в шутку дня.

В немецких новостях также чувствовались отчаянные потуги выдать желаемое за действительное. К потоку угроз и оскорблений, лившихся из уст главного пропагандиста доктора Геббельса, примешивалось очевидное стремление убедить население Третьего