О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

– стройный узкоплечий юноша лет пятнадцати стоял у прилавка, листая цветные литографии, которые хановерский аптекарь закупал для дам, увлекающихся росписью фарфора. Выслушав просьбу подруги, Карл отправился вместе с ней к телеграфному столбу, возле которого по-прежнему сидел Эмиль.

– Придется лезть наверх. Думаю, на станции найдутся шипы, чтобы надеть на ноги. Ждите здесь! – И Карл, сунув руки в карманы, убежал навстречу северному ветру.

Вскоре он вернулся, и Александра спросила:

– А где же твое пальто?

– Оставил в аптеке – все равно на столб в нем не полезешь, – пожал плечами Карл. – Если упаду – лови, Эмиль!

Александра с тревогой следила за раздетым другом: если уж внизу такой мороз, то что там говорить о высоте. Котенок держался крепко, Карлу пришлось влезть на самый верх и отцепить его силой. Спустившись, он вручил спасенного плачущему хозяину и открыл перед ним дверь магазина.

– Ступай, Эмиль, погрейся. Послушай, Александра, а не поехать ли мне с вами? Помогу править лошадьми. Холодает с каждой минутой. Ты посоветовалась с доктором?

– Да, завтра приедет. Только он сказал, что отец уже не поправится…

Губы Александры дрожали. Она смотрела вдаль, собираясь с силами, чтобы взглянуть в лицо беде, которую нужно одолеть, несмотря на боль, и ветер яростно трепал полы ее тяжелого пальто.

Карл, высокий, хрупкий и бледный юноша с темными задумчивыми глазами и сдержанными движениями, сочувственно молчал. Одиночество было ему хорошо знакомо, и в изгибе его рта, слишком чувственного для мужчины, уже читались горечь и сомнения.

Некоторое время друзья молча стояли на ветреном перекрестке, словно два заблудившихся путешественника. Наконец Карл проговорил:

– Пойду подготовлю твою упряжку.

Оставшись одна, Александра зашла в магазин – погреться перед долгой холодной дорогой и попросить запаковать покупки в ящики из-под яиц. Эмиль сидел на лестнице, ведущей наверх, в отдел ковров и готового платья, и играл с девочкой, которая пыталась соорудить на голове у котенка чепец из носового платка. Это была Мари Товески, маленькая чешка, приехавшая с матерью из Омахи в гости к дяде, Джо Товески. Смуглая, с темными кукольными кудряшками и улыбчивыми алыми губками, она привлекала внимание необычными глазами: карие с желтыми пятнышками, они напоминали самоцветы – не то авантюрин, не то колорадский тигровый глаз.

Дети в этих краях обычно носили платья длиной до щиколотки, а Мари, городской ребенок, словно сошла с рисунка Кейт Гринуэй[1]: на ней было красное кашемировое платье с завышенной талией и широким насборенным подолом длиной почти до пола. В сочетании с капором это превращало ее в миниатюрную копию дамы прошлой эпохи. Плечи укрывала белая меховая пелеринка, и девочка благосклонно позволяла восхищенному Эмилю ее трогать.

Александре не хватило духу разлучить брата с такой красивой подружкой, и дети продолжали дразнить котенка, пока в магазин с шумом не вошел Джо Товески и не усадил Мари себе на плечи, чтобы все могли на нее полюбоваться. У самого Джо были одни мальчишки, и он обожал маленькую племянницу. Собравшиеся вокруг приятели – загорелые усатые фермеры, пропахшие алкоголем и табаком, – сыпали комплиментами и поддразнивали девочку, а та добродушно, без обиды принимала их шутки. Все были от нее в восторге: редко увидишь такого красивого и воспитанного ребенка. Заявив, что Мари пора выбрать себе милого, мужчины пытались перещеголять друг друга посулами и расписывали всяческие сладости, розовых поросят и пятнистых телят, которых она получит. Та с лукавой улыбкой окинула взглядом претендентов, нежно провела пальчиком по щетинистому подбородку дяди и заявила:

– Вот мой милый!

Все расхохотались, а Джо так крепко ее обнял, что девочка закричала:

– Перестань, дядя Джо! Мне больно!

Приятели засыпали девочку засахаренными орешками, ирисками, самодельными леденцами, и она с благодарностью поцеловала каждого в щеку, хотя не любила фермерские сладости, предпочитая шоколадные конфеты. Может быть, именно поэтому она вспомнила об Эмиле и велела:

– Отпусти меня, дядя Джо, я хочу угостить милого мальчика, с которым мы познакомились.

Разгоряченные поклонники Мари окружили детей кольцом и принялись дразнить Эмиля, пока он, вконец смутившись, не уткнулся в юбки сестры. Александра посетовала, что он ведет себя как маленький.

Фермеры уже готовились к отъезду: женщины проверяли покупки и укутывались в красные шали, мужчины покупали табак и сладости на оставшиеся деньги, хвастаясь друг перед другом новыми башмаками, перчатками и синими фланелевыми рубашками. Трое рослых чехов, шумно причмокивая, пили из фляжек крепкое спиртное с маслом корицы, считавшееся верным средством от холода. Их голоса перекрывали прочий шум, и все помещение полнилось оживленной чешской речью, а также табачным дымом, запахами мокрой шерсти и керосина.

Вошел Карл в пальто, неся деревянный сундучок с медной ручкой.

– Пойдем, я накормил и напоил твоих лошадей, – сказал он Александре. – Повозка готова.

Карл на руках вынес Эмиля и устроил его в куче сена на повозке. От тепла мальчика разморило, и все же котенка он держал крепко.

– Ты ужасно добрый, Карл, залез и снял мою кису, – сонно пробормотал он. – Когда я вырасту, тоже буду помогать маленьким мальчикам с котятами.

Не успела повозка перевалить за первый холм, как Эмиль и его котенок уже крепко спали. Зимний день затухал, хотя не было еще и пяти часов. Дорога вела на юго-запад, где на свинцово-сером горизонте мерцала полоса бледного, водянистого света, освещая два печальных молодых лица – девушки, с болью и растерянностью глядящей в будущее, и юноши, чей невеселый взгляд, казалось, уже устремлен в прошлое. Городок за их спинами растворился, словно мираж, затерялся среди холмов, и суровая морозная прерия раскрыла путникам свои объятия. Между редкими фермами пролегали многие мили. На горизонте то тут, то там возвышались одинокие ветряные мельницы, а крытые дерном домишки прятались в лощинах. Бескрайняя земля душила своим величием жалкие ростки человеческой цивилизации, пытавшиеся пробиться на угрюмых просторах. Именно она вынуждала губы юноши горько кривиться при мысли о том, насколько ничтожны попытки человека оставить хоть какой-то след на этой земле, предпочитающей в одиночестве лелеять жестокую мощь и своеобычную, дикую, бесконечно печальную красоту.

Повозка тряслась по ледяной колее. Друзья были, против обыкновения, молчаливы, словно мороз сковал их сердца.

– Лу и Оскар поехали за дровами? – наконец спросил Карл.

– Да. Почти жалею, что отпустила – очень уж холодно. Но мать места себе не находит, когда запасы дров подходят к концу. – Александра откинула волосы со лба и вздохнула. – Не представляю, что с нами станется, Карл, если отец умрет. Даже думать боюсь. Лучше бы нам уйти вместе с ним.

Впереди показалось норвежское кладбище, заросшее пожухлой травой, за которой даже