За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

дух овладел Джорджем – он стал отчаянно трезвонить. Все без толку. Наконец он побрел в квартиру-студию, которую снял поблизости от дома миссис Беллью, и засел за письмо к ней. Он долго бился, изорвал немало черновиков – выражать свои чувства на бумаге ему было трудно и неприятно. Вот что в конце концов вышло из-под его пера:

«Я знаю, что сегодня вечером ты была дома. Единственный раз я пришел к тебе – почему ты меня не впустила? Ты не имеешь права так обращаться со мной. Я тебе не собака!

Джордж».

Как предвестье рассвета, засеребрилась мгла над рекой, и фонари сделались бледнее, когда Джордж вышел из дому и опустил в почтовый ящик свое послание. Он вернулся на набережную и лег на скамейку под платаном. Он лежал и не ведал, что его разглядывает человек, не имеющий где приклонить голову, кроме как на этой самой скамейке.

Но пришло утро, а вместе с ним и страх показаться нелепым – благословенное чувство для страдальцев. Джордж поднялся – не хватало, чтобы «стоика» увидели лежащим на скамье во фраке! В обычный час он натянул маску и двинулся в сторону клуба. Там ему передали письмо миссис Пендайс, и он, не мешкая, поехал в гостиницу.

Миссис Пендайс еще не спускалась, и по ее просьбе Джорджа провели к ней в номер. Джордж нашел матушку стоящей посреди комнаты в капоте – она как будто не знала, как и где встречать его. Лишь когда он приблизился, миссис Пендайс шагнула к нему и обняла за шею. Джордж не видел ее лица, и его собственное лицо было скрыто, но сквозь тонкую ткань он почувствовал, как она вся подалась к нему. Ее ладони лежали на его затылке – он ощутил их дрожь, и на мгновение ему показалось, что бремя упало с его плеч, но лишь на мгновение, ибо судорожная ласка материнских рук вызвала в Джордже страх. Мать улыбалась сквозь слезы – и это было оскорбительно.

– Перестань, мама!

Миссис Пендайс отвечала долгим взглядом. Джордж не мог его снести и отвернулся.

– Ну, – начал он довольно грубо, – когда же ты объяснишь, что тебя сюда привело.

Миссис Пендайс села на диван. До того как пришел сын, она расчесывала волосы; хоть и полуседые, они сохранили и густоту, и мягкость, и вид их, рассыпанных по плечам, потряс Джорджа. Он как-то не думал, что волосы матери не всегда уложены в прическу.

Сидя с ней на диване, он чувствовал прикосновения ее пальцев к своим; они как будто умоляли не обижаться и не покидать ее. Мать – он знал это – пыталась заглянуть ему в глаза; он видел, как дрожат ее губы, но упрямая, почти злая усмешка застыла на его лице.

– Ну и вот, милый, – запинаясь, рассказывала миссис Пендайс, – я объявила твоему отцу, что не смирюсь с его решением, и приехала к тебе.

Многие сыновья не видят проблемы в том, чтобы принимать как должное все, что делают для них матери: материнская преданность их отнюдь не смущает, – а что до сыновней любви – они предоставляют матерям о ней догадываться, не утруждаясь внешними проявлениями. Однако едва ли не каждый такой сын будет потрясен, если мать хоть на дюйм отступит от светских правил, хоть на толщину волоска не впишется в стандарты приличий, установленные для матери истинного джентльмена.

Так уж распорядилась жизнь, что родовые муки женщины длятся всю жизнь.

Вот и Джордж испытал шок, узнав, что мать покинула его отца из преданности ему, сыну. Чувство самоуважения было в нем уязвлено. Мысль о том, что имя Марджери Пендайс станут трепать, бросила вызов мужскому благородству Джорджа и его понятиям о мироустройстве. Как это дико, просто в голове не укладывается, как неправильно! Мелькнула и еще одна мысль, побочная: «Она приехала давить на меня!»

– Мама, если ты думаешь, что я от нее отступлюсь… – начал Джордж.

Миссис Пендайс сжала его пальцы и возразила с болью в голосе:

– Ничего подобного, милый, если она так сильно любит тебя, разве могу я просить о чем-нибудь в этом роде? Поэтому я и…

Джордж мрачно усмехнулся:

– Ну и что ты тогда можешь сделать? Какой смысл в твоем приезде – да еще без ведома отца? Как ты собираешься жить здесь совсем одна? Я и сам справлюсь. Возвращайся домой.

Миссис Пендайс перебила его:

– О, Джордж, мне невыносимо знать, что ты отторгнут от семьи! Мое место рядом с тобой!

Она вся дрожала – Джордж чувствовал это. Он поднялся и подошел к окну. Голос матери последовал за ним.

– Я и в мыслях не имею разлучать вас! Клянусь, Джордж, я не предприму такой попытки! Разве можно – если она тебя любит, а ты любишь ее?

И снова с сыновних уст сорвался горький смешок. От мысли, что вводит мать в заблуждение и намерен делать это и дальше, Джордж словно оброс железной броней.

– Возвращайся к отцу, мама! Ты только все испортишь. Это не женского ума дело. Пускай отец поступает, как ему заблагорассудится, я не пропаду!

Миссис Пендайс не отвечала, и Джорджу пришлось обернуться к ней. Она сидела недвижно, уронив руки в колени, и сугубо мужское отвращение к любым обстоятельствам, которые так или иначе привлекают внимание к женщине, тем более к родной матери, вспыхнуло в Джордже жарче прежнего.

– Уезжай! – повторил он. – Уезжай, пока не пошли слухи! Чем, ну чем ты тут поможешь? Тебе нельзя бросать отца – это полный абсурд! Ты должна ехать домой!

На что миссис Пендайс ответила:

– Я не могу, милый.

Джордж издал нечто вроде рыка, но мать была так неподвижна, так бледна, что и до его сознания стало доходить: ей больно, а сам он почти ничего не знает о той, которая произвела его на свет.

Миссис Пендайс нарушила молчание.

– Но как же ты, Джордж, милый? Что станется с тобой? На какие средства ты будешь жить? – И внезапно, заломив руки, она простонала: – Ах, что же из этого выйдет?

Для Джорджа это оказалось чересчур: мать облекла в слова все, что так долго мучило его, и он ринулся к двери, бросив на ходу:

– Сейчас у меня нет времени. Я приду вечером.

Миссис Пендайс подняла глаза:

– О Джордж…

Но, поскольку в ней давно выработалась привычка подлаживаться под других, больше она ничего не сказала и даже слабо улыбнулась.

Эта улыбка поразила Джорджа в самое сердце.

– Не волнуйся, мама. Ободрись. Мы с тобой сегодня пойдем в театр. Закажи билеты,