Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй

Когда же он влюбился в Бретт, то стал играть из рук вон плохо. Его побивали даже те, кого он раньше обыгрывал в два счета. Но он держался молодцом.

Так или иначе, мы сидели на террасе кафе «Селект», а Харви Стоун только что перешел улицу.

– Идем в «Лилу», – сказал я.

– У меня встреча.

– Во сколько?

– Фрэнсис будет здесь в семь пятнадцать.

– Вон она.

Фрэнсис Клайн приближалась к нам через улицу. Она была очень высокой девушкой и шагала весьма энергично. Она помахала нам и улыбнулась. Мы смотрели, как она переходит улицу.

– Привет, – сказала она, – я так рада видеть тебя, Джейк. Я хотела поговорить с тобой.

– Привет, Фрэнсис, – сказал Кон и улыбнулся.

– А, привет, Роберт. И ты здесь? – сказала она и затараторила: – У меня все наперекосяк. Этот вот, – кивок в сторону Кона, – не явился домой к ланчу.

– Я был не обязан.

– Ну разумеется. Но ты ничего не сказал об этом кухарке. Затем мне самой надо было на встречу, а Паулы не было в конторе. Я пошла ждать ее в «Ритц», а она так и не пришла, и у меня, конечно, не хватило денег на ланч в «Ритце»…

– И что ты сделала?

– Ну встала и вышла. – Она пыталась изображать шутливый тон. – Я всегда держу слово. Но других таких, наверно, уже не осталось. Пора бы мне это усвоить. Ладно, как твои дела, Джейк?

– Прекрасно.

– Ты привел прекрасную девушку на танцы, а потом ушел с этой Бретт.

– Она тебе не нравится? – спросил Кон.

– Думаю, она само очарование. Ты так не считаешь?

Кон ничего не сказал.

– Слушай, Джейк. Я хочу поговорить с тобой. Отойдем в «Дом»? Ты ведь побудешь тут, Роберт? Идем, Джейк.

Мы пересекли бульвар Монпарнас и сели за столик. Подошел мальчишка с «Пэрис-Таймс», я купил одну и раскрыл.

– В чем дело, Фрэнсис?

– Да ни в чем, – сказала она, – только он хочет бросить меня.

– Как это?

– Ой, он всем говорил, что мы поженимся, и я сказала маме и всем, а теперь он не хочет.

– В чем дело?

– Решил, что еще не нагулялся. Я знала, что так и будет, когда он улетел в Нью-Йорк.

Она вскинула на меня свои ясные глаза, отчаянно пытаясь сохранять непринужденный вид.

– Я не выйду за него, если он не хочет. Конечно, не выйду. Я теперь ни за что за него не выйду. Но вообще-то мне кажется, что уже поздновато отступать, после того, как мы ждали три года и я только что получила развод.

Я ничего не сказал.

– Мы так собирались это отметить, а вместо этого только устраиваем сцены. Так по-детски! Кошмарные сцены, и он плачет и умоляет меня быть разумной, а сам говорит, что просто не может.

– Паршивая ситуация.

– Да уж, ситуация паршивая. Получается, я угробила на него два с половиной года. А теперь даже не знаю, захочет ли кто-то жениться на мне. Два года назад я могла бы выйти за кого угодно, в Каннах. И старички, хотевшие жениться на какой-нибудь цыпочке и остепениться, проходу мне не давали. А теперь я сомневаюсь, что найду кого-нибудь.

– Да ты за любого выйдешь.

– Нет, я в это не верю. И к тому же он мне дорог. И мне бы хотелось детей. Я всегда думала, что у нас будут дети. – Она взглянула на меня своими ясными глазами. – Я никогда особо не любила детей, но не хочется думать, что у меня их не будет. Я всегда думала, что рожу и тогда полюблю.

– У него есть дети.

– О, да. У него есть дети, у него есть деньги и богатая мать, и он написал книгу, а мою писанину никто не хочет печатать; решительно никто. Хотя я неплохо пишу. И я совсем без денег. Я могла бы добиться алиментов, но хотела получить развод как можно скорее. – Она снова на меня взглянула ясными глазами. – Это несправедливо. Я и сама виновата, но не во всем. Надо было быть умнее. А когда я ему говорю, он просто плачет и говорит, что не может жениться на мне. Почему? Я была бы хорошей женой. Со мной легко поладить. Отпускаю его одного, доверяю. А хорошего мало.

– Ужасно паршивая ситуация.

– Да, ситуация ужасная. Но что толку говорить об этом, верно? Давай вернемся в кафе.

– И я, конечно, ничем не могу помочь.

– Ничем. Только не говори ему, что я тебе сказала. Я знаю, чего он хочет. – Она вдруг оставила свой легкий, натужно-непринужденный тон. – Он хочет вернуться один в Нью-Йорк и быть там, когда выйдет его книга, к радости юных цыпочек. Вот чего он хочет.

– Может, они не слишком обрадуются. И я не думаю, что он такой. Правда.

– Ты не знаешь его, как я, Джейк. Он именно этого хочет. Я это знаю. Знаю. Поэтому и не хочет жениться. Он хочет насладиться в одиночку своим триумфом осенью.

– Хочешь, вернемся в кафе?

– Да. Идем.

Мы встали из-за столика – выпивку мы так и не дождались – и пошли через улицу к «Селекту», где нас ждал улыбавшийся Кон, сидя за столиком с мраморной столешницей.

– Ну, чего улыбаешься? – спросила его Фрэнсис. – Очень доволен?

– Улыбаюсь на ваши с Джейком секреты.

– А, что я Джейку рассказала – это не секрет. Скоро всем станет известно. Я только хотела сообщить это Джейку в приличной форме.

– И что же это? О твоей поездке в Англию?

– Да, о моей поездке в Англию. Ой, Джейк! Забыла сказать. Я поеду в Англию.

– Это же прекрасно!

– Да, так поступают в лучших семьях. Роберт меня отсылает. Он выдаст мне две сотни фунтов, и я поеду навещать друзей. Правда, будет мило? Только друзья еще не знают.

Она повернулась к Кону и улыбнулась ему. Он уже не улыбался.

– Ты хотел дать мне всего сотню фунтов; правда, Роберт? Но я заставила его дать две. Он ведь такой щедрый. Правда, Роберт?

Не представляю, как можно было сказать такие ужасные вещи Роберту Кону. Есть люди, которым невозможно сказать ничего оскорбительного. Они вызывают у вас ощущение, что мир рухнет, фактически рухнет на ваших глазах, если вы скажете им определенные вещи. Но Кон сидел и слушал все это. Вот же, это творилось у меня на глазах, а я даже не испытывал желания как-то воспрепятствовать. И это были еще цветочки.

– Как ты можешь говорить такое, Фрэнсис? – перебил ее Кон.

– Послушай его. Я поеду в Англию. Буду навещать друзей. Навещал когда-нибудь друзей, которые тебя не