Дикие питомцы - Медланд Амбер

Агарваль постукивает очками по подлокотнику кресла, как будто отсчитывая секунды.

Можно ли назвать экспериментом то, что человек делает с определенной регулярностью? Скажем, раз в неделю или месяц?

Я даже не успеваю плюнуть в него ядом, как он уже продолжает – Эзра не сможет вечно убегать от себя. Сейчас он пытается понять, кто он такой и чего хочет от жизни, и вам надлежит сосредоточиться на том же самом. В конце концов мы ведь не хотим, чтобы вы стали второй Пенелопой.

Задумываюсь, что бы сказала Тесс об индийце, который приводит примеры из греческой мифологии и употребляет слова типа «надлежит».

Потом доктор Агарваль напоминает мне, что способность чувствовать, способность любить – это прекрасно, это высшее благо.

Окажись я в инвалидном кресле, он бы сказал – зато вы теперь так быстро перемещаетесь!

Я сую ему свой телефон. Чем бы там Эзра ни увлекся, что за буддийская хрень ни помогла бы ему расхаживать с таким видом, мне тоже такое срочно нужно!

Агарваль молчит, пока я не убираю телефон обратно в карман. То, что вы способны испытывать чувства, означает, что вы проживете более насыщенную жизнь. Многому научитесь. А ведь жизнь без новых навыков куда менее…

Запутанная? Муторная? Жалкая? – задыхаясь, спрашиваю я.

Доктор Агарваль на мгновение замолкает и снова надевает очки.

А потом отвечает – ограниченная.

Просматриваю объявления в интернете и сохраняю вакансии в панель закладок, куда никогда не заглядываю. Монтажер субтитров к видеороликам. Натурщица. Того, что я зарабатываю переводами, хватает на еду и алкоголь. С недавних пор меня не оставляет идея, что, тщательно все записывая, можно укрепить реальность, создать на месте пустоты объективную истину. Если записанные разговоры могут окончить чью-то президентскую карьеру, думаю я, то мне они бы жизнь спасли, не иначе. Я начинаю маниакально вести дневники, фиксируя в них все, что ем, пью, надеваю. Я бы и мысли конспектировала, но в голове у меня сплошной белый шум. Нэнси просит меня перестать употреблять выражение «объективная истина», но я не могу. Мне нравится, как веско оно звучит, к тому же до сих пор его всегда обращали против меня. Если я поверю в аккуратность, в то, что, записав разговор, можно потом доказать, что он имел место, мне проще будет встать с постели. К тому же мне нравится наблюдать, как на мой счет поступают деньги.

Вечером я сижу за компьютером и стучу по клавишам, а Нэнси вслух зачитывает мне какую-то статью. Он держит детей в клетках, Айрис, восклицает она. В клетках!

Очевидно, я не выдаю достаточно бурной реакции, потому что затем она начинает показывать мне фотографии. Я отпихиваю от себя телефон. Да хватит уже. Серьезно. Зачем нужно постоянно это пережевывать?

Потому что это происходит. Ты часть этого мира, Айрис. И разговоров об этом тебе не избежать.

Но зачем вываливать такое на человека, который и так с тобой согласен? Разве не очевидно, что мне от этого тошно? Конечно, если не можешь оказать реальную помощь…

Ой, кто бы говорил. Нэнси захлопывает ноутбук.

А что, полагаешь, этим детишкам заметно полегчает, если они досконально изучат эпистолярный жанр?

Я сразу же начинаю жалеть о том, что сказала. У Нэнси дрожат губы.

Знаешь, если бы я могла придумать, чем могу им помочь, я бы помогла.

Я обнимаю ее, заверяя, что и я бы помогла и что моя черствость – это просто инстинкт самосохранения, она не означает, что мне на все насрать.

«Бордель Л(0)тус» публикует твит, в котором осуждает разлучение нелегалов с их детьми на мексиканской границе. Под текстом стоит протестующий смайлик. Несколько месяцев назад Эзра начал пользоваться смайлами другого вида, но я тогда не обратила на это внимания.

Пытаясь помириться с Нэнси, я показываю ей твит и говорю – типичный Эзра. Смайлики – как символ активной гражданской позиции.

Слова странно горчат на языке. Нэнси одобрительно кивает. Каждый мой негативный комментарий об Эзре она принимает за симптом улучшения. В последние дни она постоянно рассказывает мне то, о чем я не спрашивала. Методично, по капле, вливает яд, словно таким образом сможет выработать у меня иммунитет.

В четверг вечером ей случайно удается меня застукать. Я слушаю Ника Кейва и разглядываю фотографии Эзры в Фейсбуке. На ее лице медленно проступает решимость. Знаю, она набирается сил, чтобы окончательно меня сломить. Но в этом нет нужды. Стоит ей начать говорить, и я сразу понимаю, что все это – правда.

Что ж тут удивительного, что под конец той вечеринки, когда она отрубилась под чужими куртками, Эзра забрался спать именно к ней? Остальные-то кровати были уже заняты. И то, что ему захотелось похвастаться перед ней своими эскападами, противопоставить свою логику ее морали, тоже вполне ожидаемо. И, конечно, ему и в голову не пришло, что, рассказывая все это Нэнси, он тем самым выставляет на обозрение и мою личную жизнь. Ясное дело, повествуя о своих приключениях, он возбудился, а ее мещанские предрассудки распалили его еще больше. Он был под кайфом, она пьяна – все очень предсказуемо. Чего я не ожидала, так это того, что Нэнси, почувствовав, что ей удалось его пристыдить, тоже возбудится. Кто бы мог подумать, что соль на ранах окажется таким афродизиаком? В общем, они завели друг друга разговорами и кончили. И Эзра потом сказал, что это не считается, они ведь друг к другу не прикасались, все сделали сами. А Нэнси в тот момент, когда она лежала под ворохом курток, не показалось, что она совершила что-то ужасное. Мне подумалось, быстро добавляет она, это ведь не так уж сильно отличается от того, чем мы занимались с тобой.

Я хватаю свой стакан, коктейль в котором расслоился на фракции. И быстро выпаливаю – да-да, он иногда так делает.

Весь вечер Нэнси изображает из себя кающуюся грешницу. Готовит тосты и приносит их мне на тарелке.

Я не хотела сделать тебе больно. Не знала, как будет хуже, – сказать или нет. Мне нелегко было.

Я выдавливаю улыбку. Честное слово, все в порядке. Но я не хочу об этом говорить.

Она недоверчиво разглядывает мой оскал. Нет, правда, я не хочу, чтобы между нами теперь стало все сложно.

Давай не будет делать из мухи слона, хорошо?

Она ждет сочувствия. А мне хочется встряхнуть ее так, чтобы застучали зубы. А сама-то как думаешь, считается это? Может, ты и в десятку лучших вошла? Воображаю, как она радовалась, когда Эзра повел себя именно так, как она предсказывала, с каким превосходством на меня смотрела. Я выпиваю тройную дозу эффексора и брожу по квартире, как в тумане.

Ночью я лежу без сна и нанизываю на нитку бусины воспоминаний. Такие яркие, блестящие… Я постоянно этим занимаюсь. Вот и ожерелье готово. Слишком ценное, чтобы надевать его в люди. С Нэнси станется, еще порвет его или втопчет в грязь. Нет уж, она их у меня не отберет. Я ей этого не позволю.

8

В шесть вечера я появляюсь у Лекси на пороге с пакетом еды из «Покеворкс», который прихватила по дороге. Лекси живет на Сент-Кристофер-стрит, делит квартиру с двумя девушками, работающими в Сити по семьдесят часов в неделю. Сейчас они сидят в кухне. Одна – вся веснушчатая и в футболке с надписью «Намасте, сучки!», вторая – в спортивном костюме и с номером «Татлера» в руках. На носу у нее пластырь от черных точек.

Я пытаюсь пальцем отскрести с толстовки пятно соевого соуса. Вообще-то с соседками Лекси мы знакомы, но я никак не могу вспомнить, как их зовут. Меня Лекси всегда представляет, как Айрис-моя-школьная-подруга.

Пластырь на носу извиняется и уходит в свою комнату. За ней следуют веснушки – у нее через полчаса тренировка. Отлично, увидимся, говорит им вслед Лекси. Чуть позже, чем следовало бы.

А потом открывает салат из морской капусты и раскладывает по тарелкам дим сам. Я замечаю лежащую на столе «Магию уборки» и начинаю листать ее, ожидая, что тон разговору задаст Лекси. Все наши беседы в последнее время посвящены препарированию Фреда, которого она больше не называет по имени. Заметив у меня в руках книжку, она слегка оживляется – Джиджи говорит, она изменила ее жизнь. Прежде чем выбросить какую-нибудь вещь, спроси себя, излучает ли она радость.