Моя темная сторона (СИ) - Дженова Лайза

Сегодня утром мать повезла Чарли и Люси на гору на занятия, а Линуса захватила прокатиться. После долгих горячих просьб я разрешила Чарли переключиться с лыж на сноуборд. Вчера у него было первое занятие, и он совершенно влюбился в новый вид спорта. Катание на сноуборде теперь — самый класс, а я была объявлена самой классной мамой в мире за то, что позволила ему стать чертовски крутым сноубордистом.

Сегодня утром после завтрака Чарли оспаривал, причем довольно умело, разрешение пропустить занятие и покататься самостоятельно, но я сказала «нет». Мы с Бобом не умеем кататься на сноуборде, поэтому не сможем оказать ему никакую помощь на трассе (если предположить, что я вообще вернусь на трассу). Чарли нужно хорошенько вдолбить базовые навыки, и я почему-то уверена, что это занимает больше одного дня. Он заявляет, что уже всему научился и сегодняшнее занятие будет скучным, но у Чарли всегда больше уверенности, чем умения, и еще больше нетерпения, а я не хочу, чтобы он сломал себе шею. Тогда он попробовал надуться, но я не поддалась. Тогда он попытался перетянуть на свою сторону Люси, надеясь навалиться на меня всей шайкой и побороть, но Люси ее занятия нравятся. Она осторожна и общительна и предпочитает учиться под внимательным присмотром и с энергичной поддержкой и одобрением инструкторов. Когда Чарли наконец осознал, что получит или занятие, или ничего, он сдался, но отобрал у меня статус «самой классной в мире мамы». Что ж, по крайней мере, один-то день он у меня был.

Я сижу за кухонным столом, рисуя пейзаж заднего двора красками из чудесного художественного набора, который мать подарила мне на Рождество. Набор — это гладкий плоский деревянный чемоданчик снаружи, а внутри в нем ряды масляных красок, мелков, акрила, угольных карандашей и кисточек — пир цвета и возможностей для творчества. Я выдавила липкие лужицы титановых белил, ламповой сажи, желтого кадмия, ультрамариновой сини, жженой сиены, умбры, ализаринового красного и фталоцианинового зеленого на стеклянную палитру и смешала множество комбинаций своим нержавеющим мастихином. Некоторые сочетания получились просто грязью, но некоторые, будто по волшебству, превратились в новые цвета, поющие, играющие и живые.

Наш задний двор и сам по себе выглядит как картина маслом, так что им легко вдохновиться: покрытый снегом луг, обрамленный в отдалении кленами и соснами, за ними перекаты холмов, вверху синее небо, наш гараж, выкрашенный яркой красной краской, с позеленевшим старым медным петухом-флюгером на крыше. С тех пор как я держала в руках кисточку, прошли годы, но все легко возвращается ко мне, как катание на велосипеде (хотя катание на велосипеде, пожалуй, сейчас не лучший пример). С рисованием — секрет в видении. Дело в том, чтобы не сосредоточиваться на скоропалительных предположениях, обычно делаемых глазом и сознанием, и увидеть то, что на самом деле есть. Тут надо уделять внимание каждой детали. Я вижу небо — не просто голубое, а со множеством оттенков голубого, белого и серого: самое белое там, где оно касается холмов, а самое голубое там, где оно целует горнюю высь. Я вижу три разных тона красного на гараже, создаваемых солнечным светом и тенью и следами облаков, танцующих по холмам, словно закопченные привидения.

Я разглядываю свой холст и улыбаюсь, довольная тем, что у меня получилось. Ставлю кисточку в стеклянную банку из-под пикулей, к другим использованным кистям, и отодвигаю рисунок в сторону, чтобы он просох. Отпив кофе, уже холодного как лед, я отдыхаю, глядя на вид из окна. Через несколько минут устаю от двора и хочу заняться чем-нибудь еще. Мама должна скоро вернуться. Она попросила не шататься по дому, пока ее нет, и, хотя мне бы очень хотелось прилечь на диван, я хорошо выучила урок с того раза, как «шаталась» до холодильника. Я решаю ограничить свою дальнейшую активность тем, что можно сделать с того места, где сижу.

Воскресная «Таймс» лежит на столе, и до нее легко дотянуться. Я придвигаю ее к себе и начинаю пролистывать разделы, ища «Недельное обозрение». Вперемежку со сложенными страницами нахожу «Пипл» матери. Беру его и разглядываю обложку. Доаварийная «я» не может даже поверить, что я думаю об этом. А, ладно, какого черта. Давайте-ка посмотрим, чем там занимается Анджелина Джоли.

Я отодвигаю газеты и открываю журнал, беспечно разглядывая фотографии звезд и маленькие статейки о том, кого с кем видели. Я уже просмотрела пару страниц, когда в гостиную с Линусом на руках врывается мать, отдуваясь и тяжело дыша.

— С тобой все в порядке? — спрашиваю я.

— Он становится ужасно тяжелым, — отвечает мать.

Линус действительно тяжелый и формой и размерами похож на индейку с Дня благодарения, но на самом деле он слегка похудел с тех пор, как научился ходить. Мать ставит Линуса на пол, стягивает с него ботинки и расстегивает куртку. Затем испускает громкий кашляющий вздох и смотрит на меня. Ее лицо озаряется.

— Ага! — говорит она, поймав меня на горячем.

— Знаю-знаю.

— Разве это не здорово?

— «Здорово» — немного слишком сильно.

— Ой, да ладно, это же весело. Назови это порочным удовольствием. Нет ничего плохого в том, чтобы немного почитать для развлечения.

— Воскресная «Таймс» приносит мне удовольствие.

— Скажешь тоже! Выражение твоего лица, когда ты читаешь газету, еще мучительнее, чем у Чарли, выполняющего самое трудное домашнее задание.

— Правда?

— Да, ты выглядишь так, будто тебе сверлят зубы.

Хм, ну надо же.

— Но я не могу заменить «Нью-Йорк таймс» журнальчиком «Пипл». Мне все равно надо узнавать новости.

— Это прекрасно, но «Пипл» тоже может быть для тебя хорошей практикой. Вот, например, назови всех людей на этой странице, — говорит она, вставая у меня за плечом.

— Рене Зеллвегер, Бен Аффлек, эту девицу я не знаю, и Брэд Питт.

— Кэти Холмс, жена Тома Круза. Еще кто-нибудь есть?

Я снова вглядываюсь в страницу.

— Нет.

— Кто-нибудь рядом с Брэдом Питтом? — спрашивает мать игривым тоном, так что я понимаю, что ответом должно быть не «нет» или «да», а имя.

Не пытаясь найти, кто там, я решаю рискнуть и брякаю наугад:

— Анджелина.

— Не-а, — говорит мать, своим тоном побуждая меня сделать еще одну попытку.

Хм. Никого не вижу. Ладно. Смотрим влево, ищем лево, двигаемся влево. Я воображаю, как ищу свою красную закладку, хотя ее тут и нет. О господи! Смотрите-ка, вот он!

— Джордж Клуни.

Вот в жизни бы не поверила, будто что-то, пусть даже черепно-мозговая травма, может помешать мне его заметить.

— Да, получилась хорошая практика, — говорю я, глядя в улыбающиеся глаза Джорджа.

— Отлично, я горжусь тобой, — говорит мать.

Она никогда раньше не говорила мне, что гордится мной. Ни после окончания колледжа, ни после поступления в Гарвардскую школу бизнеса, ни по поводу моей впечатляющей должности, ни даже близко не столь впечатляющих, но все же достаточных родительских навыков. Она впервые говорит, что гордится мной, после прочтения журнала «Пипл». Пожалуй, это самый странный повод для родительской гордости.

— Сара, это прекрасно, — говорит мать, переведя взгляд на мой рисунок.

— Спасибо.

— Честно, у тебя талант. Где ты всему этому научилась?

— Прошла пару курсов в колледже.

— У тебя действительно здорово получается.

— Спасибо, — опять говорю я, наслаждаясь удовольствием на ее лице от того, что я нарисовала.

— Мне даже нравится, что левые стороны предметов отсутствуют или исчезают.

— Где?

— Везде.

Смотрим влево, ищем лево, двигаемся влево. Я нахожу правой рукой левый край рисунка, а потом перемещаю внимание по картине слева направо. Первое, что я замечаю, это небо — совершенно нетронутый белый холст у левого края, постепенно переходящий в облачно-серый и почти ярко-голубой к тому времени, как я дохожу до правого края. Это выглядит примерно так, будто туманное утро выгорает справа налево вдоль горизонта. У кленов нет веток слева, у сосен — только половина зеленой хвои. И хотя заповедник простирается на много километров за пределы видимости, лес на моем рисунке растет только справа. Левая сторона каждой волны-холма уходит в плоскость, а левая половина гаража как бы растворяется в пустоте. Я забыла нарисовать флюгер-петушок: он стоит на левой стороне крыши гаража.