Моя темная сторона (СИ) - Дженова Лайза

— И так не получилось.

— Да, не получилось.

При всем моем ограниченном опыте общения с матерью наши разговоры всегда скользили по поверхности и уходили в никуда. Такая малость — услышать, как мать говорит о том, что никогда не обсуждалось, что она не была счастлива и никогда не вернулась к прежней жизни! Но ее откровенное признание побуждает меня продолжать беседу, нырнуть глубже в обширный мутный пруд. Я делаю глубокий вдох, не зная, сколько еще остается до дна и на что я могу наткнуться по пути.

— И ты заметила изменения, когда начала принимать таблетки?

— Да, прямо сразу. Ну, через месяц или где-то так. Это было, как будто я существовала внутри темного грязного облака и наконец-то оно поднялось и уплыло прочь. Я снова захотела что-то делать. Я снова начала заниматься огородом. И читать. Я вступила в книжный клуб и в клуб «Красных шляп» и стала гулять по берегу каждое утро. Я захотела просыпаться утром и что-нибудь делать.

Три года назад. Чарли было четыре, а Люси — два. Боб все еще восторженно мечтал о своем проекте, а я работала в «Беркли» — писала отчеты, летала в Китай, утверждая успех и процветание компании-мультимиллионера. А мама снова занялась огородом. Я помню ее огород. И она читала и гуляла по пляжу. Но она не пыталась связаться со своей единственной дочерью.

— Пока я не начала принимать лекарства, я не хотела просыпаться по утрам. Я была парализована всякими «что, если». Что, если бы я внимательнее следила за Нейтом в бассейне? Он бы остался жив. Я была его матерью, и я его не защитила. Что, если бы что-то случилось с тобой? Я недостойна быть твоей матерью. Я недостойна жить. Я молила Бога дать мне умереть во сне каждую ночь почти тридцать лет.

— Это был несчастный случай. Ты была не виновата, — говорю я.

— Иногда я думаю, что твой несчастный случай — тоже по моей вине.

Я изумленно таращусь на мать, не понимая, что она может иметь в виду.

— Я привыкла молиться Богу о поводе снова появиться в твоей жизни, поводе снова познакомиться с тобой.

— Мам, ну пожалуйста, Бог треснул меня по башке и отобрал левую сторону вовсе не для того, чтобы ты появилась в моей жизни.

— Но я в твоей жизни, потому что тебя треснуло по башке и левая сторона всего пропала.

«У Бога есть план».

— Знаешь, ты могла просто мне позвонить.

И не припутывать сюда Господа Бога и травму головы с тяжелыми последствиями.

— Я хотела. Я пыталась, но каждый раз, когда бралась за телефон, застывала, не закончив набирать номер. Я не могла придумать, что сказать, чтобы этого было достаточно. Я боялась, что ты, наверное, меня ненавидишь, что уже слишком поздно.

— Я тебя не ненавижу.

Эти слова вырываются из моего рта без сознательного размышления, как будто я произнесла стандартный вежливый ответ, что-то вроде «хорошо», когда кто-то спрашивает: «Как дела?» Но в следующие молчаливые мгновения я осознаю, что эти слова — правда, а не просто услужливость голосового аппарата. В сложной паутине не столь уж приятных чувств по поводу моей матери ни одна нить не спрядена из ненависти. Я изучающе смотрю на мать и замечаю ощутимые перемены в ее настроении, как будто базовый уровень нервной тревожности вдруг уменьшился. Не совсем исчез, но значительно снизился.

— Мне так жаль, что я подвела тебя, Сара. Я живу с такими сожалениями! Потому что не следила за Нейтом внимательнее, не прибежала к нему до того, как было слишком поздно, пропустила все эти годы, когда должна была поддерживать тебя, не начав пить антидепрессанты раньше. Вот бы фармацевтические компании сделали таблетку от сожалений!

Я принимаю и разделяю это искреннее желание и изучаю лицо матери: тревожные морщины, куда больше похожие на тревожные траншеи, прорытые между бровями и поперек лба, печаль в глазах, сожаление, вытравленное в каждой черточке. Будущее рецептурное средство, одобренное ФДА, — не лекарство от ее боли. Моей матери не нужна еще одна таблетка в таблетнице. Ей нужно прощение — мое прощение. И хотя «я не ненавижу тебя» и «ты была не виновата» получились честными и прямыми, я знаю, что они — в лучшем случае паллиативы. «Она не уродина» не равно «она красавица», а «он не глуп» не то же самое, что «он умен». Лекарство моей матери от сожалений всей жизни заключается в словах «я прощаю тебя», которые должна произнести я, и только я. Я интуитивно это знаю, но какая-то часть меня, прежняя, уязвленная и нуждающаяся в собственном чудесном исцелении, противится подобному благородству и не позволяет словам прощения появиться на моих устах. И, кроме того, прежде чем я смогу их произнести, они должны проделать долгий путь из моей головы к сердцу, чтобы приобрести искренность, необходимую для лечебного эффекта.

— Мне тоже очень жаль, — говорю я взамен, зная, что сожаления маленькой сестры наверняка должны казаться ничтожными по сравнению с материнскими — комочек пыли, лежащий на моих плечах, против целой планеты на ее. — Я все еще тоскую по нему.

— И я. Каждый день. И я все еще горюю. Но горе уже не поглощает меня целиком, как раньше. Теперь появилась радость. Я вижу немножко Нейта, когда он был малышом, в Линусе, и его много в тебе и Чарли. Это бальзам на мою душу — видеть, что частички его по-прежнему живы.

Я смотрю, как Линус возит дюжину вагончиков по краю кофейного столика. Мне было всего три, когда Нейт был в возрасте Линуса, и я недостаточно его помню, ни внешне, ни как личность, чтобы заметить сходство. Интересно, что видит моя мать? Я смотрю в окно и вижу Чарли, строящего поодаль снежную гору. Я помню Нейтово чувство большого приключения, его решительность и воображение. У Чарли все это есть. И у меня.

— А Люси? В ней ты видишь Нейта?

Люси все так же играет близко к дому. Ее варежки на земле, и она брызгает блестками на несколько гнезд, сделанных из прутиков, камешков и сосновых шишек — вероятно, домики для лесных фей, в которых она верит.

— Не-а. Эта прелестная маленькая штучка сама в себя пошла.

Мы обе смеемся. Мне нравится ее смех. Вот бы она добыла эти таблетки, когда я была маленькой, чтобы мне не пришлось узнавать звук смеха собственной матери в возрасте тридцати семи лет и ценой черепно-мозговой травмы! Я смотрю на ее таблетницу. До меня внезапно доходит, что она приняла намного больше лекарств, чем могут выписать при одной только депрессии. От чего еще она может лечиться? Вот бы узнать.

Глава 26

Сегодня четверг, и у всех чудесная каникулярная неделя. Правда, я провела первую пару дней тише воды ниже травы, осознав, что мы забыли привезти с собой из Велмонта «Уи». Я думала, что этот недосмотр непременно вызовет колоссальную катастрофу со слезами, вспышками гнева и, возможно, ночной посылкой от Боба, но дети про приставку даже не спросили. Чарли и Люси или играют на улице, или довольствуются «древними» играми в доме со мной и бабушкой — играми, в которых не требуется левая сторона, вроде «я еду на пикник», «я задумал животное» и «камень-ножницы-бумага» (даже дети всегда у меня выигрывают). Мама купила коробку пластилина двенадцати цветов, и мы все с удовольствием часами его раскатываем, лепим и разыгрываем спектакли. Линус уже успел попробовать пластилин на вкус.

Я не забыла привезти кружку с шариками Чарли, но они нам тоже не понадобились. При том, сколько времени дети проводят на улице, к концу дня они ужасно устают, и я счастлива подарить им час «Ника Джуниора»[4] перед сном совершенно бесплатно. И со вниманием у Чарли вроде бы было нормально всю неделю. Это можно списать на концерту, но мы с мамой думаем, что на него так благотворно повлияло большое количество неструктурированного времени на улице, отсутствие ограничений в виде стен и заборов или сидения в классе, физическая нагрузка и то, что не надо целыми днями бросаться от одного дела к другому.

Честно говоря, думаю, что и я получаю пользу от отсутствия графика и постоянной связи. Единственное, что я смотрю по телевизору всю неделю, это «Эллен». Я не заглядывала в бегущую строку Си-эн-эн, не смотрела никаких новостей и великолепно без них обхожусь. Конечно, я скучаю по работе, но не по тому дерганому ощущению, вызванному необходимостью весь день в любую секунду реагировать на очередной срочный телефонный звонок, тридцать неожиданных писем, приходящих, пока я на совещании, и любой непредвиденный кризис, который, несомненно, свалится мне на голову до шести часов вечера. Конечно, это увлекательно, но не менее увлекательно смотреть на семью оленей, переходящих лужайку на заднем дворе.