Маленький книжный магазинчик в Тегеране - Камали Марьян

В ее комнате стояли ряды книг, написанных гуру и прочими советчиками; они советовали ей, что она должна искать причины в себе, медитировать, благодарить судьбу, считать свои удачи и записывать в журнал благодарности. Клэр так и делала. Но потом поняла, что ее диплом по английской литературе, выданный небольшим гуманитарным колледжем Коннектикута, давал ей право лишь складывать одежду в магазине или работать администратором. А потом поняла, что ей никогда не хватит смелости осилить докторскую программу по английскому и стать профессором. Тогда она взяла деньги из страховки матери, сняла квартиру в Уотертауне, сменила несколько работ в торговле и социалке и однажды, в тридцать лет, оказалась в Дакстонском доме престарелых в должности помощницы администратора.

Работа ей понравилась. Ей нравилось проводить каждый день рядом с людьми, близкими, так сказать, к уходу со сцены. Они по большей части не демонстрировали ложное смирение и не хотели доказывать, что они счастливы, счастливы, счастливы, и она ценила это. Ей нравилось, что эти старые, ворчливые люди кашляли, сплевывали, брюзжали и не пытались делать вид, что жизнь удалась. Она охотно помогала старым леди с религиозной регулярностью красить губы ярко-розовой помадой, словно они капитулируют перед своим возрастом, если пропустят хоть разок этот ритуал. Она помогала мисс Эмили натягивать нейлоновые чулки на ноги в синих венах и заботливо застегивала кардиган мистеру Розенбергу. Леди и джентльмены из Дакстонского дома престарелых были единственной причиной, не дававшей Клэр опускать руки. Они – все, что осталось у нее в жизни. Ее подруги из школы и колледжа теперь были просто френдами по Фейсбуку, ФПФ, – новой категорией в ее мысленной систематике. Они существовали лишь как виртуальные образы, она не встречалась с ними годами (потому что избегала коллективных сборищ), а их жизнь открывалась перед ней в виде радостных картинок, иногда безумных, но всегда приправленных восклицательными знаками. Она не помнила отца, потому что была совсем крошечной, когда он погиб. Самый живой образ отца представал перед нею на фотографии, которую мать прикрепила к холодильнику магнитом в форме баклажана: высокий, светловолосый мужчина с улыбкой стоял рядом с мамой перед корзинкой для пикника. У них не было шикарной свадьбы, рассказывала мама. Просто регистрация брака у судьи.

Много лет у нее была мать, красивая и добрая – она рассказывала ей про отца, огорчалась, что она, единственный ребенок, родила тоже единственного ребенка и что у них очень маленькая семья. Но они живут друг для друга – верно ведь? – и на самом деле это все, что им нужно, и ее ребенок для нее свет в окошке, ее красивая доченька, наполнившая смыслом ее жизнь. Клэр и в детстве была ее красавицей-малышкой, это правда, прости, милая, если я тебя смущаю, но это так – ты вся моя жизнь, – и мы с тобой, малышка, завоюем мир, правда ведь, Клэр? Ох, как бы твой отец порадовался сейчас за тебя, и мы с тобой можем чего-то добиться на этой планете, девочка моя, – мы можем – ты такая умная, такая талантливая! Ты добьешься многого когда-нибудь, и ты уже сейчас моя радость и гордость. А потом рак стер ее мать с лица земли, и Клэр почувствовала себя отчаянно, болезненно, непостижимо, вечно одинокой. Мама уже не придет домой, не позвонит по телефону, не приготовит любимое блюдо. Мама не скажет ей, что все будет хорошо. И постепенно к самой Клэр пришло странное, пугающее понимание того, что хорошо уже не будет. Никогда. Даже если ее ФПФ будут лазить по горам в Азии, растить идеальных детишек и праздновать романтические юбилеи на далеких островах. Для Клэр ничего уже не будет хорошо. В тридцать лет она поняла это, смирилась – она и не чувствовала потребности в чем-то другом. Мужья и дети, любовь и ах – боже-ты-посмотри-на-мою-сумасшедшую-но-такую-прекрасную-жизнь – все это пролетело мимо нее. Остались вечера с реалити-шоу и дни, проведенные среди реальных людей, стоящих на пороге смерти.

Они любила своих престарелых подопечных, даже тех, настолько близких к краю, что ей казалось чудом слышать каждое утро их приветствия «Эй, Клэр, привет!». Мистер Розенберг рассказывал ей истории о том, как он жил «когда-то давно» в Квинсе, штат Нью-Йорк, а миссис Вентура каждую неделю собиралась «шагнуть на другую сторону», как она говорила. Любимцем Клэр был мистер Бахман Аслан, живший в доме престарелых уже два года. Клэр называла его «мистер Батман». Он всегда был ласковым, и ей нравилось слушать его рассказы о юности, прожитой в Иране, о его участии в политике и годах, проведенных на войне. О его большой любви. Такие люди, как мистер Бахман – с его шутками, жалобами, болячками, горестями, сожалениями, воспоминаниями, – были причиной, по которой Клэр просыпалась каждое утро, съедала сухую, затхлую протеиновую плитку и ехала на своей семилетней «Хонде» из Уотертауна в Дакстон. Тамошний пансионат для престарелых представлял собой нечто вроде объединения дома престарелых и пансионата. Старики могли просто приходить туда и участвовать в разных мероприятиях или жить там по более традиционной модели. Клэр отдавала все свои силы заботе о подопечных. Она была с ними в День благодарения. Была на Рождество. С ними была связана вся ее жизнь. А за пределами Дакстонского пансионата для престарелых жизнь состояла просто из ФПФ и проклятых реалити-шоу вперемежку с телерекламой.

Она рассчитывала когда-нибудь записать истории стариков. Особенно воспоминания и истории мистера Бахмана Аслана.

24. 1978–1981. Письма

Август 1978 г.

На днях горел кинотеатр «Рекс». Погибли более четырехсот человек. Люди пытались выбежать на улицу, застревали, падали, задыхались от дыма. Я невольно вспоминал наши свидания в кинотеатре «Метрополь». Это было двадцать пять лет назад. И вот теперь все повторяется. С каждым днем на улицах все больше и больше демонстраций. Мои дети уверены, что причина в аятолле Хомейни, изгнанном религиозном лидере, у которого неожиданно оказалось огромное число сторонников. Я просто не знаю. Нынешней молодежи нужно во что-то верить, идти за кем-то, только не за шахом.

История повторяется. Больно смотреть на студентов. Они снова выходят на улицу, убежденные, что если они избавятся от шаха, то все проблемы будут решены. Да, шах участвовал в свержении премьер-министра Мосаддыка, и ему помогал в этом Запад. Но нынешняя молодежь считает, что все их проблемы решатся, если шах просто уйдет. Меня пугает то, что может за этим последовать. Мы мечтаем о демократии, но так и не получаем ее. Что, если потом станет еще хуже?

Мне интересно, как ты живешь там, в Америке. Какие-то новости я узнаю от Джахангира и ужасно благодарен ему за них. Я рад, что вы с ним перезваниваетесь до сих пор. В современном мире можно общаться через океаны, достаточно поднять телефонную трубку, и это поразительно! Джахангир сообщил мне, что ты работаешь, и не где-нибудь, а в Гарварде! Браво, Ройя-джан!

Всегда было понятно, что у тебя большое будущее.

Март 1979 г.

Вот и прогнали шаха. Я вижу по лицам тех, кто помнит 1953 год, что нас постигло ужасное разочарование. Наш мир рушится, и это возвращение огромной травмы. Молодые люди полны надежд. Они думают, что на этот раз у нас все будет правильно. Они рады, что шах больше не правит страной. Он пытается попасть в Америку, но я слышал, что твоя новая страна не хочет его пускать. Вот так, после всего, что он сделал для США, твоя страна не принимает его?

Может, на этот раз у нас все-таки будет демократическое правительство?

Я поверю в это, только когда увижу своими глазами.

Помнишь сумерки в тот вечер, когда я сделал тебе предложение? То лавандовое небо? Думаешь, я не глядел на небо в тысячи других вечеров, вспоминая твой поцелуй?

Август 1981 г.

В прошлом сентябре Саддам Хусейн напал на Иран, и теперь война разгорается все сильнее. Мы ночуем в укрепленном подвале дома. Мои дети живут в постоянном страхе. Ты теперь просто не узнаешь некоторые области Ирана. Много разрушений. Мы загораживаем окна алюминиевой фольгой, чтобы самолеты Саддама не могли обнаружить наш город по огням. Мы живем в постоянном страхе. Моим детям по двадцать с небольшим лет, и я не хочу, чтобы мой сын попал в армию – его отправят на фронт убивать иракцев. Ради чего? Ради этого нового исламского правительства, чтобы оно почувствовало себя сильным? И чтобы моя дочь не могла выйти на улицу без хиджаба? Что мы получили? Я больше не узнаю нашу страну.