Не слушай море - Мельцер Саша

Проходя мимо дома, я поднял голову и увидел руку отца с сигаретой через стекло: с тротуара окна третьего этажа было неплохо видно. Старые занавески ничего не скрывали. Оставалось надеяться, что Крис не уйдет, потому что с ней ушло бы и то тепло, которое она принесла с собой.

Дорога до консерватории теперь была привычной. Осень скоро закончится: ноябрь уже полноправно завладел погодой. Пробрасывал снег, ложившийся мелкими хлопьями на тротуарную дорожку и тут же таявший. К ботинкам липла грязь, ноги начинали промокать – я чувствовал, как под подушечками стоп хлюпало. Должно быть, порвалась подошва.

Многие прятались от мокрого снега под зонтами, но я просто накинул на голову капюшон толстовки. Неплотная ткань тоже промокала, но не так быстро, и торчащие волосы оставались сухими. Снежинки лезли и в лицо, неприятно покалывая щеки. Сегодня на морельских дорогах была ужасная видимость. На перекрестке, который я проходил, столкнулись аж четыре машины – слой льда покрывал заасфальтированные улицы.

«Ты где?» – написала Алиса.

С трудом под снежинками я прочитал сообщение и влажными пальцами, размазывая капли по экрану, с трудом написал ответ: «Подхожу».

Меня удивил ее вопрос: раньше Алиса не спрашивала, где я, приду ли я. Мы переписывались до того редко, что ее контакт затерялся среди остальных, и наш чат давно улетел в самый низ.

Пройдя сквозь тяжелые двери консерватории, я неуловимо, на каком-то интуитивном уровне понял: что-то изменилось. Хихикавшие девушки, стоявшие у колонны, сразу смолкли, стоило мне только зайти. Они тут же уткнулись взглядом в гаджеты. Охранник, как и раньше, смотрел на меня из-под очков, но уже не так приветливо. Затылком чувствуя на себе враждебные взгляды, я пытался не озираться и не смотреть волком в ответ. Желудок неприятно скрутило.

Некоторые тыкали в меня пальцем. Мне захотелось подойти и вздернуть их за воротники, чтобы спросить: что не так? Почему они пялятся? От их враждебного настроя болезненно ныло внутри. Я сдал куртку в гардероб и ощутил чей-то якобы случайный тычок под ребра, но человек, нанесший его, тут же растворился в толпе.

В просторном холле толпились люди. Один из студентов, стоявший по центру, держал в руках газету. Я мгновенно узнал эту белую бумагу: на ней печатали внутренние новости. В консерватории была собственная газета, в которой освещались достижения лучших студентов, информация о многочисленных конкурсах и награждениях. Над рубриками трудились студенты с разных факультетов, но я знал, что больше всего ребят там – с нашего, вокального.

Сглотнув, я подошел ближе. Мне не хотелось знать, что напечатано в чертовой газете.

– О, герой дня, – усмехнулась девушка, обладавшая прелестным меццо-сопрано. Я еще с концерта ее приметил. – Мишеля тоже до комы доведешь?

– Откуда вы знаете? – Я оторопело сделал шаг назад, а потом машинально ответил: – Это был несчастный случай.

Так же, как отвечал сотню раз до этого. «Несчастный случай».

– Он сам упал со сцены.

– Ну конечно, – протянул другой. Этого парня я не знал, судя по всему, он учился на другом факультете. – А ты просто ему помог. И разбить черепушку – тоже.

Сглотнув, я сделал шаг назад. Себя я со стороны не видел, но мне казалось, что вся краска схлынула с моего лица. Кончики пальцев тут же закололо, а во рту высохло так, словно я пил всю ночь. Они стояли толпой, и толпой готовы были ринуться вперед, нападая.

В одиночку я не представлял для них угрозы и после выхода этого номера стал удачной мишенью.

– Несчастный случай, – опять повторил я под их издевательский смех. – Все это признали.

– Потому что твоя мамашка-чиновница постаралась. – Парень напротив даже не спрашивал, он утверждал. Я попятился, готовый одновременно спасаться позорным бегством и стирать их ублюдские усмешки с мерзких лиц.

Но еще одной вспышки гнева мне не простят. В прошлый раз я и так натворил слишком много для того, чтобы быть прощенным.

Резко развернувшись на пятках, я ринулся прочь от толпы. На бег не переходил, но стремительно рванул по коридору быстрым шагом, распихивая удивленных студентов. Видать, тех, которые еще не читали газету Морельской консерватории. Я ненавидел всех их, в том числе тех, кто еще только должен был об этом узнать. Глаза повлажнели, и я нервно вытер их рукавом.

Ближе к туалетам народ рассасывался: основной наплыв сейчас был в холле. Здесь – всего несколько человек, которые тут же пошли прочь, стоило мне резко дернуть дверь мужского туалета на себя.

– Родя? – услышал я знакомый голос.

На подоконнике сидел Мишель. Одну ногу он согнул в колене, поставив подошвой прямо на подоконник, а вторая свисала вдоль батареи. Туалет наполнился табачным дымом, вдохнуть было нечего, и я открыл кран для того, чтобы умыть лицо. Склонившись над заплеванной грязной раковиной, я быстро сполоснул ледяной водой покрасневшие щеки.

– Все нормально, – хрипло отозвался я, опершись ладонями. Зеркало было не чище раковины. – Все в порядке.

– Я видел газету, – прошептал Мишель.

Он вынудил меня развернуться. Словами, своей вкрадчивостью, мелодичностью голоса и даже запахом сигарет. Между тонкими пальцами Мишель зажимал сиреневую сигарету, и только сейчас я обратил внимание – на подоконнике валялась раскрытая и почти пустая пачка разноцветного ###[12]. Внутри еще лежали розовая, голубая и желтые сигареты.

– Дай закурить. – Я подошел к окну, взяв пачку в руки.

Мишель протянул мне металлическую «Зиппо».

– Можешь взять желтую, – кивнул он на пачку. – На вкус они одинаковые, но именно их я курю, когда у меня не задался день.

«Не задался день» – от этих слов захотелось расхохотаться до слез. Здесь не задалась жизнь: я не представлял, как теперь буду учиться, приходить на лекции и видеть издевательские, косые взгляды. Но я покорно выудил из пачки желтую сигарету. Зажимать губами фильтр было непривычно: ни разу в жизни не доводилось курить. Голос был превыше всего, и даже стоять рядом с курящими мне не нравилось.

Огонек опалил кончик сигареты, и я, попытавшись затянуться, тут же закашлялся. На глазах выступили слезы, а Мишель, будто в поддержку, похлопал меня по плечу. Табачная горечь осела в горле, по неопытности дым изо рта валил так, будто я не затягивался совсем. В легких – я сразу почувствовал – зажгло.

– Дрянь, – выпалил я, но сигарету не выкинул и затянулся еще раз.

Голова слегка закружилась, и я придержался за стену у окна. Мишель тоже курил, но если я выглядел неопытным подростком, то он – прожженным курильщиком. Стряхнув пепел прямо на пол, Мишель поднял на меня взгляд.

– Мне жаль, Родион, – вздохнул Эйдлен. – Ты этого не заслужил… Надеюсь, они одумаются.

– Черт, я даже не представляю, кто мог это слить! Никто не знал… Я никому не говорил…

Нервно затянувшись, я прислонился лбом к оконному стеклу, перегнувшись через подоконник. От прохлады стало легче. Вид за окном удручал. Выдыхая дым, я смотрел на понурые пятиэтажки, стоявшие по всему Морельску. Ни одной высотки, ни одного уникального здания: ничего, за что цеплялся бы глаз. Жизнь здесь такая же – серая. И люди – серые, без оттенков.

– Ненавижу, – процедил я, несильно стукнувшись лбом о стекло. – Я все это ненавижу.

Мишель сжал крепче мое плечо. Он почти докурил, сиреневая сигарета вся истлела.

– Попробую найти того, кто слил это, – пообещал он. – Ну же, Родь, не расстраивайся. Образуется. Они посудачат недельку и утихнут, ты просто повода себя унизить не давай. Если что, я на твоей стороне. Алиса – тоже, уверен…

У меня не было сил на слова, и я промычал что-то невнятное. Рядом с Мишелем становилось спокойнее: если бы еще и дива на меня обозлилась, можно было бы сразу забирать документы.

– Я попробую их приструнить, – будто прочитав мои мысли, протянул он. – Попробую сказать, чтобы не докапывались. Только не делай лишних движений… Ходи на пары, пой… Так, будто ничего не случилось.