Нил Шустерман - Бездна Челленджера

Алекса все время занимается одним и тем же. Стоит ей выйти на ковер — и все, у нее монополия, особенно если в группе новичок. Она снова и снова пересказывает, что сотворил с ней сводный брат и каково было резать себе горло — разве что другими словами, чтобы все поверили, что на сей раз она придумала что-то новое.

Справедливо ли с моей стороны мечтать, чтобы она замолчала? Жестоко ли то, что мне хочется наорать на девочку, чтобы она наконец заткнулась и не рассказывала одно и то же в миллионный раз? Похоже, сегодня у меня в голове немного прояснилось. Я стал разговорчивее. Я могу думать словами. Не знаю, долго ли так еще будет, но я собираюсь выжать из этого все возможное.

В сегодняшней версии рассказа Алекса стоит перед зеркалом, смотрит в свои глаза и не находит там ничего, достойного жизни. Но не успевает она поднести к горлу швейцарский нож, как я выкрикиваю:

— Прости, но я уже видел это кино!

Все взгляды устремляются ко мне. Я продолжаю:

— Осторожно, спойлер. Девочка пытается покончить с собой, но остается жива, а ее подонок-брат исчезает в неизвестном направлении. Первые несколько раз отлично вышибало слезу, но теперь фильм устарел даже для телевидения.

— Кейден… — произносит Карлайл так осторожно, будто решает, какой провод обрезать, чтобы обезвредить бомбу. — Парень, ты слегка перегибаешь.

— Нет, я просто говорю правду, — отвечаю я. — Разве не за этим мы здесь? — Я перевожу взгляд на Алексу: она не сводит с меня глаз, быть может, боясь того, что последует. — Каждый раз, когда ты вспоминаешь об этом, — замечаю я, — все как будто повторяется снова и снова. Только теперь уже ты сама себя на это обрекаешь.

— Мне что, просто забыть это? — В глазах девочки стоят слезы, но сегодня во мне нет ни капли сочувствия.

— Нет, ни в коем случае не забывай. Просто перевари это и иди дальше. Живи своей жизнью, а то получится, что он заодно отнял и твое будущее.

— Ты злой! — выкрикивает Алекса. — Ненавижу тебя! — Она закрывает лицо руками и всхлипывает.

— Ну… по-моему, Кейден прав, — осторожно произносит Рауль. Хэл кивает в знак согласия, Скай отворачивается куда-то влево, как будто ей все равно. Остальные просто смотрят на Карлайла: то ли боятся, то ли слишком напичканы лекарствами, чтобы иметь собственное мнение.

Терапевт, все еще не решивший, какой провод перерезать, подает голос:

— Ну, Алекса имеет право чувствовать то, что чувствует…

— Спасибо, — произносит девочка.

— …Но, может быть, кое в чем Кейден и прав. — Потом он спрашивает каждого из нас, что для него значит «идти дальше», и спокойная беседа продолжается. Хотя я говорил от чистого сердца, все же хорошо, что он перерезал правильный провод.

В конце сеанса терапевт отзывает меня в сторону. Я уже знаю, о чем пойдет речь. Он будет отчитывать меня за неподобающее поведение. Может, даже пригрозит рассказать об этом Пуаро.

К моему изумлению, он произносит:

— На самом деле, ты сказал очень правильную вещь. — Заметив мое удивление, он продолжает: — Слушай, это заслуженная похвала. Может быть, ты выбрал не самую удачную формулировку, но Алексе надо было это услышать, сознает она это или нет.

— Да, а теперь она меня ненавидит.

— Не морочься, — отвечает Карлайл. — Все мы проклинаем тех, кто говорит горькую правду в глаза.

Затем он спрашивает, знаю ли я свой диагноз: ведь сообщать нам или нет — всегда дело родителей. Мама с папой проронили несколько научных словечек, но и только.

— Никто ничего не говорил, — признаюсь я под конец. — По крайней мере, мне в лицо.

— Да, сначала всегда так. В основном потому, что диагноз может меняться, а слова слишком много весят. Понимаешь, о чем я?

Прекрасно понимаю. Подслушал как-то разговор родителей с Пуаро. Он использовал слова «психоз» и «шизофрения» — те слова, которые почему-то боятся произносить вслух, разве что шепотом. Психические-Расстройства-Которые-Нельзя-Называть.

— Мои родители упоминали что-то биполярное, но, по-моему, им просто больше понравилось это слово.

Карлайл понимающе кивает:

— Хреново, а?

Я смеюсь. Очень точное определение.

— Да не, как сыр в масле катаюсь, — отвечаю я. — На раскаленной сковородке, понятное дело.

Теперь смеется он:

— Раз ты шутишь, значит, лекарства действуют.

— Из меня сегодня просто какой-то фонтан бьет.

— Со временем таких фонтанов будет больше, — ухмыляется Карлайл.

— Для этого нужно очень много китов, — замечаю я.

— Хватит с тебя и дельфинов, — отвечает терапевт.

У меня перед глазами немедленно встает стена спальни Маккензи. Интересно, не закрасили ли ее, чтобы оградить сестру от всех следов моей болезни? В конце концов, в дельфинах-самураях тоже есть что-то ненормальное.

125. Променад

Я сижу в панорамном холле и рисую, а Калли смотрит в окно. Так мы проводим наши крохи свободного времени. Сегодня мой живот бунтует. Колики, расстройство кишечника или еще что. Рядом с Калли я совершенно об этом забываю. Из огромного окна тепло как будто утекает наружу, так что в зале прохладно, но я не могу греть девочку среди бела дня, у всех на виду. Я фантазирую, как она приходит ко мне погреться каждую ночь — хотя, думаю, такое случилось всего один раз. В этот раз я предпочитаю отдаться на волю фантазии.

Из встроенных в потолок (чтобы мы, если что, не выдрали их с корнем) колонок играет пресная фоновая музыка. Приглушенные духовые сонно бурчат, как вечно недовольные родители Чарли Брауна. Даже музыка здесь как будто обколота лекарствами.

Калли рассматривает мои наброски:

— До болезни ты рисовал иначе, да?

Удивительно, как она угадала — хотя, может быть, это естественно. Иногда мне кажется, что мы знаем друг друга гораздо дольше, чем на самом деле.

— Сейчас я даже не рисую. Скорее выталкиваю что-то из головы.

Девочка улыбается:

— Надеюсь, под конец там что-нибудь останется.

— Я тоже надеюсь.

Калли осторожно берет меня за руку:

— Я хочу пройтись. Пойдешь со мной?

Это что-то новое. Обычно, если уж она обосновалась у окна, то не уходит, пока ее не заставят.

— Ты уверена? — спрашиваю я.

— Да. — И повторяет: — Да, уверена, — как будто убеждает саму себя.

Мы выходим в коридор и совершаем старомодный променад — рука в руке, игнорируя запрет на прикосновения. Никто нас не останавливает.

Коридор сделали овальным. Хэл сравнил его с жирным нулем и нашел в этом какой-то глубокий смысл. Здесь можно гулять, а не просто расхаживать из стороны в сторону, потому что никогда не упрешься в тупик. Сейчас я пытаюсь считать, сколько раз мы проходим мимо комнаты сиделок, но быстро сбиваюсь со счета.

— Не хочешь вернуться к окну? — спрашиваю я Калли. Не то чтобы мне так хотелось, просто мне думается, что этого хочет она.

— Нет, — отвечает девочка. — Сегодня там больше не на что смотреть.

— Но…

Она смотрит на меня и ждет продолжения. Только я и сам не знаю, что имел в виду. Так что мы идем в сторону ее комнаты.

— Закончи свой последний рисунок, — просит девочка. — Я хочу на него посмотреть.

Я просто набрасывал впечатления от музыки, так что готовый продукт нужнее ей, чем мне.

— Хорошо, — отвечаю я. — Покажу. — Нам никогда еще не было так неловко разговаривать. Даже когда мы молчим, и то лучше. Мой живот урчит и принимается болеть. Кажется, он тоже чувствует напряжение в воздухе. Наконец Калли подает голос:

— Я боюсь. Боюсь, что мы не сможем отпустить друг друга.

Я не уверен, что понимаю ее, но меня все равно беспокоят ее слова:

— Это не от нас зависит. Решения принимает доктор Пуаро.

Девочка качает головой:

— Пуаро просто подписывает бумаги.

Мы стоим у двери в ее комнату. Мимо проходят ухмыляющиеся черепа, не забыв кинуть на нас взгляд, означающий: «Я слежу за вами».

— Мы выйдем отсюда, — продолжает Калли, — но не вместе. Один из нас бросит другого.

Я не хочу об этом думать, но все-таки это правда. Жестокая действительность посреди жестокой недействительности.

— Мы должны пообещать, что отпустим друг друга, когда время придет, — произносит девочка. — Я обещаю. А ты?

— Да, — отвечаю я. — И я обещаю. — Но легче сказать, чем сделать. Если мысли стоят всего пенни, то обещания — и того меньше. Особенно те, которые наверняка нарушишь.

126. Хорошая боль

Мой живот — это море, которое бушует и пенится черной злобой и желудочным соком. Неприятные ощущения превратились в сущий ад. У меня в животе бурчит, и бурчанию вторит океан.

— Змей Бездны преследует нас! — восклицает штурман. — Кто-то чувствует дождь по боли в костях, а твой живот предсказывает, куда плывет это противное создание. — С этими словами он достает очередную карту вымышленного мира и берется за карандаш, который не должен был попасть в нашу каюту. — Скажи мне, где болит, и я проложу курс, который спасет нас от погони.