Нил Шустерман - Бездна Челленджера

— Сомневаюсь.

— Тогда у тебя, наверно, есть какое-нибудь более важное занятие?

— Сомневаюсь.

Она жалуется другой сиделке, что у пациентов не слишком строгое расписание. В конце концов они просят санитара с жутковатыми татуировками увести меня куда-нибудь.

— Почему бы тебе не пойти посмотреть телевизор в комнату отдыха? — предлагает он. — Твои друзья смотрят «Чарли и Шоколадную фабрику» — оригинальный фильм, а не ту жуть с Джонни Деппом.

Я тут же вскипаю:

— Во-первых, то, что у всех нас бегают по мозгам умпа-лумпы, не делает нас друзьями. А во-вторых, оригинальная версия называлась «Вилли Вонка и Шоколадная фабрика»… Хотя, вообще-то, нет, потому что началось все с книги, и там-то был Чарли, но вы все равно неправы.

Он хмыкает, чем раздражает меня еще сильнее:

— Мы сегодня ну просто маленькая трещотка, а?

Кем он себя вообразил, воспитателем будущих «Ангелов Ада»?

— Пусть ваши черепа съедят вас во сне, — желаю я. На сей раз он не смеется — я одержал маленькую победу.

120. Карты говорят иначе

Мама Хэла наносит очередной нежданный визит. На сей раз я не сижу с ними в комнате отдыха. Я не могу усидеть на месте даже столько, чтобы успеть что-то нарисовать. Мне снова нужно бродить по палубе взад-вперед в противовес качке. Если я попрошу, мне дадут еще «ативана», но я не буду. Бармен слишком много импровизирует с коктейлями, так что мысль о вороньем гнезде только еще сильнее беспокоит меня.

Когда мы возвращаемся в свою палату, Хэл рассказывает мне об очередных похождениях своей матери. Сегодня она задержалась дольше обычного. И даже поиграла с ним в шашки. Это плохой знак.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Она переезжает в Сиэтл, — сообщает Хэл. — Она очень рада и хотела мне сообщить.

— Почему именно туда?

— Она пытается заполучить себе в коллекцию нового мужа, а он живет там.

Я не вполне понимаю, что сосед об этом думает:

— Так это же хорошо, нет? Отмучаешься здесь — поедешь туда.

Хэл распластался на кровати и смотрит в потолок:

— Карты говорят иначе.

— Она не берет тебя с собой?

— Я не вижу пути к тихоокеанскому побережью. — После секундной паузы он признается: — Ее жених находит меня «неприятным».

Я собираюсь заметить, что мать не может просто так взять и бросить его на произвол судьбы, но вспоминаю, что Хэла уже забрали из-под ее опеки.

Сосед отворачивается к переборке. Я чувствую, как корабль качается, оседлав неторопливую, могучую волну.

— Все в порядке, — говорит Хэл. — У меня есть пристанища и получше.

121. Игры словами

На следующее утро в группе появляется пара новых лиц, зато исчезают кое-какие старые. Всех выписывают в разное время и постоянно куда-нибудь переводят. Иногда мы тепло прощаемся, иногда кто-то уходит незаметно. Все зависит от того, кто чего хочет.

— Они могут телепортировать нас туда-сюда, — говорит мне парень по имени Рауль. — Я сам видел. — У меня нет сил критиковать его картину мира, так что я просто отвечаю, что мне не разрешают разговаривать с теми, у кого в имени столько гласных подряд.

Сегодня Скай, чей пазл почти закончен, кажется чуть спокойнее:

— Всему этому есть причины, — произносит она во время групповой терапии и глядит на Карлайла в ожидании одобрения. — Мама говорит, Бог никогда не дает нам того, с чем мы не в силах справиться.

На что Хэл отвечает:

— Твоя мама чертова дура.

— Эй! — бросает терапевт, и Хэла выгоняют. Правило первое: в наказание за грубые реплики нарушитель уходит раньше срока. Иногда, конечно, кто-то на это и надеется, и тогда это вовсе не наказание, а очередной бонус грубости.

— Кейден, — обращается ко мне Карлайл, пытаясь нащупать меж двух крайностей золотую середину. — А ты что думаешь о словах Скай?

— Кто, я?

Я жду, что сейчас терапевт скажет что-то в духе: «Нет, Кейден, который сидит на потолке», но вместо этого он только кивает: «Да, ты», — как будто я не просто тянул время, а действительно думал, что где-то спрятался еще один Кейден. Иногда у Карлайла до обидного не хватает чувства юмора.

— Мне не кажется, что Бог дал нам это, маленьким детям — рак, а беднякам — счастливые лотерейные билеты, — говорю я. — Он мог дать нам только силу духа, чтобы все преодолеть.

— А как быть с теми, кто не сможет с этим справиться? — спрашивает Рауль.

— Все просто, — отвечаю я, глядя на него просветленным взглядом и сохраняя совершенно серьезное лицо. — Это те, кого Бог очень сильно ненавидит.

Я надеюсь, что за такое Карлайл выгонит и меня, но удача не на моей стороне.

122. Безумная история

Если подумать, общественное мнение насчет барахлящих мозгов само разнится не хуже симптомов психического расстройства.

Родись я давным-давно коренным американцем, и из меня мог бы выйти прославленный шаман. Люди верили бы, что голоса в моей голове принадлежат предкам, хранящим вековую мудрость. Передо мной бы благоговели, как перед чудом.

Застань я библейские времена, и меня приняли бы за пророка. Ведь (посмотрим правде в глаза) есть всего два варианта: или Бог на самом деле говорил с ними, или у них были проблемы с головой. Я уверен, объявись сейчас истинный пророк — и на его (или ее) долю досталось бы немало уколов «халдола», прежде чем небеса разверзлись бы и карающая десница Бога отлупила бы всех докторов.

В Средние века мои родители позвали бы экзорциста, потому что в меня явно вселился злой дух, если не сам дьявол.

Живи я в Англии времен Диккенса, меня бы бросили в Бедлам — тогда это было не просто слово, синоним сумасшествия. Так назывался сумасшедший дом, где безумцев содержали в совершенно нечеловеческих условиях.

В двадцать первом веке медицина шагнула далеко вперед, но мне иногда хочется пожить в какие-нибудь менее технологичные времена. Лучше слыть пророком, чем просто бедным больным мальчиком.

123. Бард и собака

Рауля, новичка, посещают мертвые знаменитости. В особенности — Шекспир. Никто так и не понял, призрак это или путешественник во времени.

— А что он тебе говорит? — спрашиваю я однажды, пока мы шатаемся вокруг поста сиделок. Рауль вдруг настораживается:

— Оставь меня в покое! — говорит он. — Ты собираешься сказать, что это все мне мерещится, но у меня есть свои гипотезы на этот счет, понял? У меня есть гипотезы!

Он бросается прочь, наверно, думая, что я стану над ним потешаться, но я не собираюсь этого делать. Я уже научился уважать чужие иллюзии и/или галлюцинации — не знаю, чем из этого страдает Рауль. Видит ли он великого барда? Или только слышит? Или разговаривает, скажем, со мной и думает, что я — это Шекспир?

Одно время, до того, как загреметь сюда, я считал такие вещи забавными. Тогда я принадлежал миру, а не этому месту. А миру очень нравится смеяться над абсурдом сумасшествия. Думаю, людей смешит то, как гротескно мы раздуваем что-то обычное и хорошо знакомое. Например, Раулю его много шума из ничего досталось от отца. Тот мечтал играть в пьесах Шекспира, но не преуспел и вместо этого основал театральный лагерь для детей из малообеспеченных семей.

Мне стыдно, что я был так резок с ним на терапии, и теперь мне страшно хочется помочь. А что может быть хуже, чем моя помощь? Я иду вслед за Раулем в комнату отдыха, где Скай увлеченно трудится над своим пазлом, а кучка других ребят смотрит мультик про говорящую собаку — как будто в наших головах мало путаницы, чтобы добавлять туда еще и говорящую собаку.

Рауль плюхается за стол, я сажусь напротив.

— Это трагедия или комедия? — спрашиваю я.

Парень разворачивает стул спинкой ко мне, но не уходит — значит, он просто выделывается. Ему интересно, что у меня на уме.

— Шекспир писал трагедии и комедии. На что из них похожи ваши разговоры? — На самом деле, он писал еще и сонеты о любви, но если барду приспичило зачитывать Раулю их, то это уже что-то из другой оперы.

— Я… не знаю, — отвечает парень.

— Если это трагедия, — продолжаю я, — напомни гостю, что он еще и в комедии знает толк. Потребуй тебя рассмешить!

— Оставь меня в покое! — Поскольку я никуда не ухожу, Рауль присоединяется к наблюдающим за собакой. Но я вижу, что он не следит за экраном, а обдумывает мои слова, чего я и добивался.

Я не Пуаро и даже не Карлайл. Не знаю, хороший ли совет я ему дал. Но мне кажется, что мы порой забредаем в столь непроглядную тьму, что любые попытки осветить ее идут во благо.

124. Горькая правда

Я успел привыкнуть к ужасам групповой терапии. Все эти красочные подробности, истеричные признания, яростные тирады слились в один белый шум. Карлайл мастер своего дела. Он старается отойти на второй план, чтобы мы могли поговорить друг с другом, советуя и направляя, только когда это действительно нужно.