Живые картины (сборник) - Барскова Полина Юрьевна
Живые картины (сборник) читать книгу онлайн
Для окончательно свободного и окончательно одинокого «экзистенциального» человека прощение – трудная работа. Трудная не только потому, что допускает лишь одну форму ответственности – перед самим собой, но и потому, что нередко оборачивается виной «прощателя». Эта вина становится единственной, пусть и мучительной основой его существования, источником почти невозможных слов о том, что прощение – и беда, и прельщение, и безумие, и наказание тела, и ложь, и правда, и преступление, и непрощение, в конце концов. Движимая трудной работой прощения проза Полины Барсковой доказывает этими почти невозможными словами, что прощение может быть претворено в последнюю доступную для «экзистенциального» человека форму искусства – искусства смотреть на людей в страшный исторический мелкоскоп и видеть их в огромном, спасающем приближении.
Темнота, радио: победоносные сводки.
Тотя: Моисей, встань! (закашливается) Встань! Принеси мне кофе!.. Не притворяйся, пожалуйста! (Повышая голос в монотонном раздражении) Моисей, встань уже! Сколько можно прикидываться! Встань уже!
Моисей: Мне что-то не очень… сегодня. Что-то нет… не могу…
Тотя: Да ты всё придумываешь… Что ты всё придумываешь! Сколько ж можно! Это же распущенность… Всё это твоё бессилие – распущенность! Да меня тошнит от этой твоей беспомощности! Почему ты ничего не можешь?
Моисей: Не надо… не надо… не надо так!
Тотя: Почему ты ничего не можешь?
Моисей: Я, да… Вот встаю… Видишь: я встаю! (Мучительно, медленно, долго встаёт, идёт за кастрюлькой, пытается взять её замотанными руками – естественно, роняет, очень громко, всё выливается.)
Тотя (пронзительно кричит): А-А-А! Идиот! Ну что же ты всё всегда гадишь!
Моисей: Не надо! (Пытается защититься от её крика, закрывается руками.)
Тотя (истерически кричит): Я не могу больше терпеть… Я не могу тебя терпеть… Я это больше не могу! Ты же гадишь всё время!
Моисей: Что с тобой, Тотинька?
Здесь Тотя должна превращаться в Снежную королеву под самый холодный, громкий, страшный вариант её мелодии. Например: Тотя поднимается/«растёт» на столе в своём белом одеяле, в белых и синих лучах. Голос Моисея, но не блокадный, а очень красивый, сильный, спокойный, бархатный за/над сценой читает:
Это была высокая, стройная, ослепительно-белая женщина – Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега.
– Все еще мерзнешь? – спросила она и поцеловала его в лоб.
У! Поцелуй ее был холоднее льда, пронизал его холодом насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Одну минуту Каю казалось, что вот-вот он умрет, но нет, напротив, стало легче, он даже совсем перестал зябнуть.
– Больше я не буду целовать тебя! – сказала она. – А не то зацелую до смерти!
Кай взглянул на нее; она была так хороша! Более умного, прелестного лица он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною, как в тот раз, когда она сидела за окном и кивала ему головой; теперь она казалась ему совершенством.
Моисей: (Лежит на полу возле пустой кофейной кастрюли.) Тотя! (Пытается перекричать музыку.) Не надо, не убивай меня!.. Не мучай меня! Мне холодно! Мне холодно! Прости меня! (Плачет.) Я – дурак, тебе так трудно со мной, так трудно со мной… Бедная моя, бедная моя… Ты… деточка… ты устала!
Возможно, в этот момент они говорят, кричат, шепчут одновременно, уже не слыша друг друга, как в оперных любовных ариях-дуэтах, но это не гармония, а кошмарная одновременность неслышания.
Тотя (ледяным голосом): О, это несносно! Это несносно! Когда же это кончится? Я не могу тебя слышать… Твои жалобы! Твои просьбы! (Вдруг её истерика странно «замерзает», и Тотя переходит на совершенно спокойный тон.) Мне всё равно… Пойми же… Моисей. Мне теперь всё равно. Уже скорее бы… Скорее бы!
С тем же огоньком, что и в начале, очень медленно входит Анна Павловна. Она сильно изменилась, вместо оживлённой нервной дамы мы видим старческую тень, из-за цинги Анна Павловна может только шептать.
Анна Павловна: Моисей Борисович! Моисей Борисович! Моисей Борисович! Вот радость какая, вот радость-то – Вам повестка в стационар, там Вам помогут, там ка-ша, там тепло, там всех спасают… все спасутся. (Медленно подходит к краю сцены и замирает, тихонечко «засыпает» – за ней кружится, падает белый лист бумаги.)
Тотя: (Она как будто очнулась, спускается со своего пьедестала, выходит из роли Снежной королевы/Блокадной Смерти, подползает к листочку – справке о допуске в стационар. Издает крик.) Муся, это… Что это?!. Стационар?!.
Моисей: Не надо…
Тотя: Они тебе всё же выбили повестку в стационар… Ты не умрёшь сейчас!
Моисей: Не надо…
Тотя: Ты пойдешь в стационар сейчас… Они всё поняли… что ты гениальный мальчик… что ты не можешь замёрзнуть!
Моисей: Побойся Бога… Оставь меня… Не трогай, не мучай меня! Я уже никуда не пойду…
Тотя: (Опускается на пол рядом с ним.) Ты пойдёшь! Ты пойдёшь! Ты же не можешь здесь подохнуть! Всё же не может вот так закончиться – всё же только начинается, да? Ну, прости меня. Ну, вставай! Встань! (Моисей утыкается к ней в колени, мы видим её лицо; своими позами Тотя и Моисей повторяют композицию рембрандтовского «Блудного сына».) Ты пойдешь, ты поешь, они тебя покормят, они тебя помоют, они вылечат твои руки, ты всё-всё им нарисуешь… Весь наш ад ты им к ебене матери покажешь… Ты им всё объяснишь. Помнишь, Тырса про тебя сказал: гениальный мальчик, многое обещает. Ты ведь сдержишь обещание, Муся?!. Ну, вставай, вот так, да, мой сильный мальчик! Ты слышал, что она сказала: там все спасутся.
Моисей опирается на Тотю и поднимается, медленно идёт к выходу, всё время поглядывая на нее со страхом, надеждой и подобием ободряющей улыбки, впрочем, жутковатой.
Тотя: Иди! Иди уже… Там тепло, там светло! Муся… Иди!
Блокадная победоносная радиосводка, потом помехи, и раздаётся голос Тоти, звучащий чеканно, как будто это голос диктора:
Моисей Ваксер умер в стационаре 4 февраля 1942 года. Тоти, Антонины Изергиной, не было рядом с ним в ту ночь. Большая часть его неопубликованных работ, писем и фотографий исчезла.
На экране одна за другой появляются работы Моисея Ваксера. Звучит музыка [1].
