Юрий Слепухин - Джоанна Аларика

— Мы идем обедать, сеньор професор! — крикнул звонкий голос. — После еще придем!

Джоанна взглянула на часы.

— Ох, уже первый час… Милый, мне нужно ехать, у нас сегодня обедают какие-то питекантропы, и я должна присутствовать…

— Брось, — шепнул Мигель, прижимая ее к себе, — пообедают и без тебя… Ты им только аппетит испортишь.

— Не-ет, сегодня я буду вести себя хорошо, — засмеялась Джоанна, — чинно, как полагается благовоспитанной сеньорите из хорошего общества. Что ж делать, приходится соблюдать конванаисы![38]

— Становишься благоразумной?

— Нет, что ты! Благоразумной я, наверное, никогда не буду, но я уже становлюсь трусихой. Сегодня отец разговаривал со мной таким тоном, что я просто испугалась: вдруг возьмет и задаст мне трепку? К сожалению, он таков. И я дала себе слово по возможности избегать конфликтов. Тем более что терпеть осталось не так уже долго, не правда ли?

— Конечно, малыш. Так будет лучше.

Джоанна затихла в его объятиях.

— Мигелито…

— Да?

— Скоро мы уедем?

— Очень скоро, малыш. Как только сдам школу, может быть, даже через неделю.

— Как хорошо… и сразу в столицу?

— Ну да. Ты же знаешь, я должен получить новое назначение.

— Но отпуск у тебя будет?

— Очевидно, малыш. А что?

— Понимаешь… Если тебе дадут, отпуск, я тоже могу подождать со своей работой, — мы сможем уехать куда-нибудь недели на две хотя бы. И будем совсем-совсем одни, понимаешь? Я, знаешь, что думала…

— Да?

— Мне сначала хотелось уехать на Атитлан, пожить в рыбачьей хижине, но потом я придумала даже лучше. Знаешь, куда мы с тобой убежим? В Антигуа! И жить будем не в отеле — там всегда слишком много туристов, — а лучше найдем где-нибудь комнатку или даже просто поставим палатку среди развалин. Ты был в Антигуа? Ведь прелесть, правда?

— Ну… там, конечно, красиво, ничего не скажешь.

— Как спокойно ты это говоришь! — с досадой воскликнула Джоанна. — Ты просто равнодушен к таким местам, вот что. А меня ты можешь считать романтической дурой, но ничего красивее Антигуа я не знаю. Поедем туда, Мигелито! Ты представляешь, солнце, цветы и развалины, и мы будем там как две ящерицы. Большая и чуть поменьше. Неужели вас не прельщает такая перспектива, дон Лагарто?

— Кого она не прельстит! Если удастся, мы так и сделаем.

— Не смей говорить никаких «если»! — Джоанна капризно ударила его кулачком. — В конце концов это зависит только от нас. Или ты думаешь, я буду спрашивать разрешения у отца? Nuts![39] В двадцать три года…

— Давай-ка сюда ухо.

— Что? — изумленно осеклась Джоанна. — Какое ухо?

— Все равно, можно левое. Кто сейчас сказал «Nuts»?

— Ой, я и забыла! Прости уж на этот раз, а, Мигелито? Ну, будь хорошим…

— Ты же сама изобрела эту систему, а теперь уклоняешься от выполнения?

— Ну, послушай, это просто нечестно! За весь день ты услышал от меня первое английское слово!

— Только потому, что я уже четыре года деру тебя за уши за каждое «йес» и каждое «о’кэй». Иначе ты и до сих пор говорила бы так же, как в свой первый приезд из Нью-Йорка.

— Ну хорошо, хорошо. Можешь драть на здоровье, — Джоанна вздохнула и, приподняв голову, покорно подставила ухо. — Только не очень больно!

— Ладно уж, на этот раз прощаю.

— Какой добрый! Так мы поедем в Антигуа?

— Да, если все будет в порядке.

— Нет, это просто немыслимо! Что ты все каркаешь? Тебе же обещали отпуск…

— Не в отпуске дело, малыш. Я имею в виду другое. Ты же знаешь, какое сейчас положение.

— Ах, так это из-за поли-и-итики… — протянула Джоанна удивленно и чуть насмешливо. — Ну, это уж просто паникерство! Вот увидишь, ничего страшного не случится. Неделю назад я и сама боялась, да и не только я — все наши на факультете. Когда сказали, что янки требуют созыва Консультативного совещания и хотят поставить вопрос коммунистической инфильтрации в Гватемале, мы все думали, что нам придется удирать сломя голову. Честное слово, мой чемодан целую неделю стоял упакованным! И только в понедельник, когда я уже собиралась в аэропорт, вдруг прибегает Глория Раскон — эта кубинка, помнишь, я про нее писала, — и говорит, что Консультативное созвано не будет. У нее дружок в Совете ОАГ, уж она-то всегда в курсе дел. Мы все страшно обрадовались: ясно, мистер Даллес пошел на попятную! Клянусь чем хочешь, он испугался. Разве нет?

— Возможно, малыш. Но…

— Опять эти твои мерзкие «но»! — Джоанна вырвалась и пересела чуть подальше от Мигеля. — Не хочу ничего слушать! Никакого напряженного положения, никакого кризиса! Ничего не хочу знать о политике, слышишь? Я хочу уехать с тобой в Антигуа, жить среди цветов и развалин и быть ящерицей. И чтобы со мной был ящер. Я хочу в Антигуа, я хочу в Антигуа! — запела она, дурачась и подпрыгивая на скрипучей койке. Потом снова прижалась к Мигелю и посмотрела на него умоляюще: — Ну Мигелито, ну хотя бы на десять дней, хорошо? А потом поедем прямо в столицу и начнем наводить там порядки — ты в министерстве просвещения, а я в прессе. Мы им покажем, как нужно работать!

— Покажем, еще бы! — согласился Мигель. — Ты меня упрашиваешь, будто я против поездки в Антигуа! Разумеется, мы туда съездим и проживем столько, сколько ты захочешь. Нужно только, малыш, чтобы ты отдавала себе отчет в реальном положении вещей…

— Ох! — сказала Джоанна уже серьезно. — Слишком хорошо я отдаю себе этот отчет, Мигелито. Может быть, поэтому мне и хочется пожить несколько дней без газет и без радио… Послушай, милый… Есть один вопрос, который страшно тревожит меня.

— Я слушаю, дорогая.

Джоанна помедлила, сдвинув брови.

— Понимаешь, об" этом даже трудно говорить… У тебя есть сигаретка? Или достань из моей сумки, у тебя слишком крепкие… Спасибо. Понимаешь, Мигель, то оружие, о котором мы с тобой говорили… в последнее время бывали случаи, чтобы его находили в наших местах?

— Ну, был, на прошлой неделе.

— Где? — спросила Джоанна тихо и быстро, разгёِܐРДжоанна тихо и быстро, разглядывая тлеющий кончик сигареты.

— Где-то возле Кебрада-дель-Манадеро, точно не знаю. А что случилось?.

— Ничего. Просто я думала сегодня… пока ехала к тебе… Мигель, послушай, — Джоанна подняла голову и в упор посмотрела на него большими неулыбающимися глазами. — Скажи совершенно честно: что ты думаешь о моем отце?

— О твоем отце? — растерянно переспросил Мигель. — Но что именно, малыш? Человека ведь можно оценивать в разных аспектах…

— Да, я понимаю… Видишь ли, я думала вот что: все это оружие явно забрасывается к нам для того, чтобы… ну, чтобы в случае каких-нибудь беспорядков им воспользовались оппозиционеры. Ты знаешь, Мигель, политические убеждения моего отца. Так вот, неужели возможно, что и он в случае чего мог бы… воспользоваться этим оружием? Ведь ты понимаешь, Мигель, это совершенно разные вещи: ругать правительство и быть в оппозиции или взять в руки оружие. Это уже государственная измена, измена своей стране… Мигель, я просто не допускаю мысли, чтобы мой отец мог оказаться изменником! Ведь правда, Мигель? Скажи, что этого не может быть!

Мигель осторожно взял сигарету из пальцев Джоанны и бросил в пепельницу.

— Я думаю, малыш, что этого быть не может. Ты совершенно права, оппозиционер — это еще не изменник. Это совершенно разные вещи. Я не думаю, чтобы дон Индалесио мог изменить своей стране. Но изменники могут быть в числе его друзей, вот что плохо.

— В числе друзей есть безусловно… — тихо сказала Джоанна. — Небо, до какого ослепления может иногда дойти умный человек!

Помолчав, она рассеянно взглянула на часы и ахнула.

— Мигель, я пропала! — Она вскочила, поправляя прическу. — Меня сгрызут заживо…

— Ничего, у тебя у самой есть зубки, — Мигель тоже встал и обнял ее. — Завтра приедешь?

— Конечно. Приеду пораньше и постараюсь остаться на целый день. А дома что-нибудь придумаю.

Джоанна раскрыла сумку, заглянула в зеркальце и тронула карандашом губы.

— Если ты против того, чтобы целоваться на улице, — решительно сказал Мигель, — то я воспользуюсь последней минутой.

— Погоди, — засмеялась Джоанна, — еще опять заглянет какой-нибудь из твоих питомцев… будущий Кардоса-и-Арагон… Тссс!..

Разомкнув его руки, она потянулась к окну и дернула за шнурок. Камышовая шторка упала, развернувшись с сухим треском, и в косом солнечном луче, пойманном ею, как мышеловкой, заплясали веселые пылинки.

Глава 7

Педрито разругался с хозяином перед обеденным перерывом, час назад. Хозяин был страшный прохвост и реакционер, настоящий кангрехо;[40] правда, до сегодняшнего дня Педрито обращал на это мало внимания: в конце концов ученику не обязательно иметь одинаковые убеждения с хозяином, и если уж сами механики терпели реакционные взгляды дона Тачо, то ему и вовсе не стоило мешаться в это дело.