Не слушай море - Мельцер Саша

Консерватория иногда устраивала промежуточные концерты, на которые стекались шишки Морельска, ректорат и преподавательский состав, меценаты и родственники студентов. Ходили слухи, что однажды даже приезжал мэр. В дни таких концертов зал полнился народом, в толпе было не протолкнуться, а свободных мест никогда не оставалось. Билеты для родственников и друзей продавали за символическую цену.

В таком концерте выступал даже я, приехавший совсем недавно. Мы с Мишелем завершали концерт: я выступал вторым с конца, а он последним. Звездочке Эйдлену было поручено закрывать концерт. Я пел Бернеса[7] «Я люблю тебя, жизнь», Мишель же закрывал все Магомаевым[8] и его «Ноктюрном». Но другие участвовали выборочно: наш курс представляли я, Мишель и Даша, а вот Алису не допустили, и я связывал это с тем, что она никак не могла взять верхнюю ноту в партии Эвридики.

«Не забудь про концерт, на который ты обещала прийти, – написал я Крис. – Как отчим?»

Ответ пришел не сразу, я уже собрал вещи после занятия и вышел в коридор.

«Хэй, я помню, можно сто раз не напоминать. А отчим нормально, стабильно пьяный».

В этом не было ничего забавного, но из меня все равно вырвался смешок. Я отправил ей виноватый расстроенный смайлик и заблокировал телефон, сунув его в задний карман джинсов.

Между второй и третьей парой у студентов по расписанию был большой перерыв, когда все могли пойти пообедать. Несмотря на то что столовая поражала масштабами, здесь все равно тянулись огромные очереди из голодных студентов и педагогов. Нам повезло, и наш курс встал почти сразу у кассы – преподаватель отпустил нас за несколько минут до звонка, и мы успели добежать. Я стоял и дышал в затылок Даше, она – еще одной однокурснице, а Эйдлены отстали и зашли в столовую, когда уже начала собираться очередь.

Взяв себе морковный салатик с изюмом и неизвестного содержания котлету с картофельным пюре, я пошел к свободному столику у окна. Заткнув уши наушниками, я включил симфонию Баха и медленно размазывал майонезную морковку по белой дешевой тарелке. Впереди еще три пары, стоило поесть, но кусок в горло не лез. Морковка, казавшаяся аппетитной у кассы, разонравилась совсем. Не доставлял удовольствия мне и морской пейзаж, расстилавшийся за окном. В грудной клетке стоял тугой ком, и я старался не смотреть за стекло, словно Мельпомена с ее верными сиренами опять могла возвыситься над водной гладью.

Я уже пожалел, что сел у окна, и хотел было сменить дислокацию, но неожиданно прямо перед моим носом опустился чужой поднос. За ним – второй.

– Мы сядем? – поинтересовался Мишель.

Наушник сам выпал из уха, и я спешно вытащил второй, убирая их в футляр. От неловкости руки стали ватными, да и все тело неповоротливым, тяжелым. Взгляд Алисы заставил сесть ровно и тут же неаккуратно обляпаться морковкой.

– Черт, – буркнул я, и Мишель любезно протянул мне салфетку.

Наспех вытерев джинсы, я все еще удивленно смотрел на Эйдленов. Рядом стояли пустые столики, которые они могли занять, но все равно почему-то сели ко мне.

– Мы не помешали? – пропела Алиса своим мягким, тонким голосом.

– Нет, – помотал головой я. – Сидите, раз пришли.

На их подносе стояли одинаковые блюда: две тарелки супа с вермишелью, по свекольному салату и ягодному морсу. Алиса принялась помешивать ложкой первое блюдо с болтающейся в бульоне переваренной лапшой, а вот Мишель не спешил начинать трапезу. Он изучал меня: сначала я просто чувствовал на себе пристальный взгляд, а потом, подняв голову, встретился с ним глазами.

– Мы как-то не с того начали, – улыбнулся Мишель, откинувшись на спинку стула и покачнувшись. – Сцепились зачем-то, пари это дурацкое придумали…

Его манера речи раздражала, но не так, чтобы я акцентировал на этом внимание постоянно. Он говорил подходяще для своего имени – также сладковато, немножко надменно, растягивая слова. Алиса молчала, стараясь слиться с мебелью, – она тихо ела суп, изредка касаясь металлической ложкой краев стеклянной тарелки, отчего слышался звон.

– Что ты хочешь этим сказать? – сглотнув, поинтересовался я.

Мишель поставил локти на стол и оперся подбородком на ладони. Его взгляд с прищуром внимательно смотрел мне в лицо, а я пытался сбежать, чувствуя себя так, будто меня препарируют под микроскопом.

– Хочу предложить мир. – Эйдлен сделал глоток морса. – Давай дружить. Мы даже одну партию поем, нам особо делить нечего. Ты должен понимать, что…

– Первый состав мне не светит, да-да, – небрежно перебил его я. – Но ты прав, нам нечего делить. И вообще, я с вами не ругался.

Он медленно кивнул, а потом покосился на Алису. Она все также увлеченно ела суп, словно вообще не интересуясь происходящим вокруг.

– Предлагаю закопать топор войны и сегодня посидеть у нас дома, – предложил он. – Бери свою подружку, с которой ты на пари был…

– Кристину, – напомнил я.

– Да, точно, Кристину. – Мишель придвинул к себе салат. – Часиков, скажем, в семь. Придете? Алиса напишет тебе адрес в сообщении.

Я замялся, перебирая в пальцах салфетку. Сначала бы стоило спросить у Крис, но сомневался, что она откажется от возможности провести вечер вдали от отчима в приятной компании.

– Соглашайся. – Алиса внезапно улыбнулась. – Посидим, вина попьем, у нас караоке даже есть.

Сопротивляться ее улыбке я не мог.

– Придем, пиши адрес.

Дом Эйдленов стоял на самом отшибе Морельска, но Крис мне уже рассказала, что это считалось элитным районом. Здесь дома возвышались к небу максимум на три этажа и считались частной собственностью. Изредка виднелись таунхаусы, иногда – дуплексы, но чаще всего – частные дома. Больше напоминало коттеджный поселок, находящийся прямо в городе. Мы шли мимо и чувствовали себя здесь чужими: у резных металлических ворот стояли дорогие иномарки, которых я вообще ни разу не видел на дорогах Морельска; на придомовых территориях росли вечнозеленые можжевельники и кипарисы. Удивительно, что они вообще в таком климате приживались – октябрь погодкой не радовал, даже сейчас промозглый ветер пробирал до костей. На небе сгущались тучи, и я вспомнил: синоптики по центральному телеканалу передавали, что в Морельске возможен мокрый снег. Но я надеялся добраться до Эйдленов раньше, чем начнутся мерзкие осадки.

Натянув посильнее капюшон толстовки на голову, я с трудом зачесал под него непослушные темные волосы, назойливо лезшие в глаза.

– Мы где-то близко, – озадаченно сказал я. – Карты показывали, что их дом на Красноармейской улице, а она на пересечении с Ленина. Мы как раз тут.

Головой я по очереди кивнул на два указателя с названиями улиц. Крис, запихнув руки в карманы, переминалась с ноги на ногу и тоже оглядывалась.

– Красноармейская, сорок?

– Да. – У меня зубы постукивали от холода.

– Туда. – Крис быстро зашагала в левую сторону от перекрестка, и мне ничего не оставалось, кроме как трусцой побежать за ней. То ли ее интуиция нас вывела, то ли она просто знала этот район, но через пару домов мы стояли у забора из красного кирпича, надпись на котором витиеватыми металлическими буквами гласила: «Красноармейская, 40». Одобрительно кивнув, замерзшим пальцем я нажал на звонок.

Из-за высокого забора ничего не было видно, но территория перед воротами была оформлена красиво. Сейчас газон был желтый и пожухлый, с легкими проблесками снега, но все равно чистый – опавшие листья явно убирали. На столбах забора громоздились темные каменные скульптуры в виде грациозных орлов. Как и возле других домов, около Эйдленов тоже росли вечнозеленые можжевельники, и почва под ними была присыпана мелким белым гравием. По его блеску на мгновение мне даже показалось, что это мраморная крошка.

Долго никто не выходил, и Крис нажала на звонок еще раз. Только теперь я услышал хлопок входной двери, а потом быстрые, торопливые шаги. По их легкости не было никакого сомнения в том, что нам идет открывать Алиса.