Сыновья профессора - Бруно Саулит

школы где-нибудь в Элейс или в Вараклянах. К нему можно будет съездить в гости, потолковать о минувших школьных и университетских годах. Как-никак Вальтер довольно остроумный парень и недурной собеседник. А может, съездить к нему и не удастся. Просто не хватит времени или еще что-нибудь…» — рассуждал сам с собой Виктор.

Тут же неподалеку томится маленький Mиттау. Он тоже пишет стихи, любит ходить на собрания и разглагольствует там за семерых, а на лекциях часто дремлет. В углу у окна, мрачно нахмурив брови, сидит Артур Пенланд. По мнению преподавателей, этот молодой человек неудачно выбрал профессию. С зачетами у него не ладится, на экзаменах нужно лезть из кожи ради несчастной удовлетворительной отметки. Иногда Артур исчезает из университета на целые недели. Никому не известно, где и как он проводит время; возвращаясь, он всегда представляет безупречные медицинские справки, хотя хворым отнюдь не выглядит.

Недалеко от Нейланда сидит парень постарше, зовут его Грава. Это человек совсем иного закала, нежели Артур. Посте окончания средней школы он успел поработать учителем в одном из лесных районов Латгалии, поступил на заочное отделение университета, а через три года перешел на дневное.

Ему тоже нет тридцати, но по сравнению с остальными студентами этот парень выглядит более серьезным и зрелым.

Виктор еще осенью первый заговорил с Гравой. Он даже слегка удивлялся настойчивости и целеустремленности, с которой новичок посещал лекции сдавал зачеты. За его широкоплечей, коренастой фигурой деревенского уроженца, кажется, стояла большая, незнакомая Виктору жизнь.

Грава отвечал знаменитому Вецапиню вежливо и любезно, но в друзья не набивался. Куда больше общего нашлось у него с Вальтером Орумом. Порой казалось, что они уже отлично спелись друг с другом.

«Пусть себе», — пожал плечами Виктор. Каждый дружит, с кем ему хочется. Вецапинь-младший не собирался насильно лезть к кому-нибудь в дружбу.

Да, а аудитории около сорока юношей и девушек, и все они очень не похожи друг на друга, — не похожи и на тех птенцов, какими были они в то осеннее утро, когда впервые распахнули тяжелую дверь и вошли в эго здание.

Все меняется, и мы тоже. — Виктор задумчиво покачал головой. — Интересно, какими мы будем через десять лет? Может, встретившись на улице, остановимся и долго не сможем расстаться, а может, холодно поздоровавшись, пройдем мимо, не найдя общего языка. Л ваши девушки? Сейчас ям по двадцать два, самое большое — двадцать три года» и капой бы серьезной в сдержанной ни казалась иная филологичка, она порой глянет на тебя такими ясными, сияющими глазами, что неудержимо захочется. бросив на парте тетради и книжки, встать и легонько погладить ее по головке. Милые наши однокурсницы? Останетесь ла вы такими же через многие годы, или что-то судьбе, учительское вытеснит из вашего сердца помыслы и волнения юных дней?»

Головы девушек были склонены, руки с карандашами и самописками быстро скользили по страницам тетрадей. Взор Виктора остановился на Вите. Какой-нибудь поэт назвал бы ее светлые волосы золотистыми или сравнял бы с пшеницей. Год назад, пожалуй, нечто подобное говорил ей и Виктор. Год назад…

Трудно сказать, что пленило его. Быть может, чуть вздернутые, широковатые плечи Виты, неизменно белая блузка. А быть может, ее беспомощность, безграничная доверчивость — да мало ли что смущает нас в юности и заставляет влюбиться?

Иной раз достаточно взгляда, одного слова, чтобы, вернувшись домой, ты уже не находил покоя. Был ли Виктор когда-нибудь влюблен в Виту? Нелегко дать ответ па этот вопрос. Ему правилось бродить с девушкой по рижским паркам, вместе смотреть хороший спектакль, слушать концерт. Однажды Вита забрела с Виктором даже на соревновании по боксу. Это было совсем некстати, потому что как раз в тот вечер одному новичку-легковесу разбили бровь. Бой тотчас же прервали, но парень успел изрядно перемазаться. Зрелище, конечно, не из приятных, особенно для тех, кто попал на бокс впервые. Вита вцепилась в локоть Виктора, и он почувствовал, как дрожит ее рука.

— И ты тоже участвовал в таких соревнованиях? — спросила она.

— Случалось, — процедил сквозь зубы Виктор и стал объяснять, что кровопролитие в боксе наблюдается очень редко. Это красивый, мужественный вид спорта, в нем нет ничего опасного.

— И все-таки это ужасно! — Вита уже не отпускала его руку.

Даже когда закончились соревнования и они вышли на слабо освещенную улицу, Виктор чувствовал рядом слегка дрожавшее плечо девушки. Может быть, ее немножко знобило — весна была такая же промозглая, как нынешняя. Они долго не про износили ни слова.

— Пойдем ко мне, — пригласила Вита, и он пошел.

Красивый особняк в Межапарке, небольшая, со вкусом обставленная комната. Девушка молча включила радио. Тускло светила стенная лампа, музыка Грига навевала немного тоскливое настроение. Вита вздохнула, выключила радио и положила руки на плечи Виктора.

— Я тебя никогда, никогда, не пущу на эти отвратительные соревнования, — прошептала она, и ее губы коснулись его уха. — Не пущу тебя! Никуда не пущу, слышишь?

Конечно, он слышал. Много раз слышал он потом эти слова, только они уже не звучали так, как в тот вечер.

Если бы Вита была немножко более самостоятельной или гордой! Ее мнение всегда совпадала с мнением Виктора, она поступала так, как желал он. Всегда и везде. Виктору захотелось посреди недели съездить в Огре, и Вита сейчас же согласилась пропустить лекции, поссорилась с родителями и подругами. Она восхищалась новым чехословацким фильмом, а Виктору посреди сеанса вздумалось идти домой, и она, конечно, без возражений последовала за ним. Эта покорность, немного льстившая вначале, вскоре стала раздражать Виктора. «У нее нет собственных мыслей, нет собственной воли», — негодовал юноша. Даже сейчас, даже сегодня Виктору достаточно лишь моргнуть глазом, и Вита, не раздумывая, пойдет за ним хоть на край света.

Лекция окончилась. Подник провел ладонью по своим глянцево-черным волосам, еще раз оглядел аудиторию, собрал конспекты и вышел. Эрик Пинне кинулся в след за преподавателем, наверно чтобы задать вопросы, связанные с прослушанной лекцией, или, как презрительно выражался Heйланд, «чтобы подлизаться».

Виктор однажды прозвал Эрика Амфимакром, и кличка эта пристала к долговязому студенту. Почти у каждого филолога есть свой конек: один увлекается Старым Стендером или Слепым Индриком, другой с нетерпением ждет, каких еще забытых писателей откопает в пыли минувших дней преподаватель литературы. Коньком Эрика Пинне еще на первом курсе стала теория стихосложения. Конечно, не хореи с ямбы, не анапесты и амфибрахии, эти шаблонные размеры знает и различает каждый семиклассник. Эрика заинтересовали необычные стопы, и однажды ему пришлось иметь дело с амфимакром. «Длинный, короткий,