Сыновья профессора - Бруно Саулит

номерам — надоело, и он швырнул всю пачку в корзину. Настольный календарь показывал позавчерашнее число, юноша перевернул два листка и вздохнул: уже двадцать седьмое апреля!

Значит, через несколько дней майские праздники; еще месяц, и начнутся экзамены. Две-три недели отдыха, потом лагерный сбор, а там и осень, снова в университет. Консультации по дипломной работе и так далее…

Без сомнения, Виктор Вецапинь отлично справится со своими обязанностями. Но. каким бы он ни был способным и одаренным, свободного времени остается очень мало, и с начатой повестью дело затянется надолго.

Ну нет! Виктор упрямо вскинул голову. К лету повесть будет закончена, хотя бы пришлось отложить все остальное!

Он с силой выдвинул ящик, вынул серую папку и начал перелистывать аккуратно напечатанные на машинке страницы. Три главы, больше семидесяти страниц. — значит, приблизительно три печатных листа. Несколько продуктивных дней, вернее — ночей, и работа продвинется настолько, что останется лишь написать концовку. Она уж давно в голове. Простая, но эффектная развязка наступит неожиданно, поразит, может быть, даже потрясет читателя.

Виктор еще раз перебрал в памяти задуманные ситуации. Все казалось столь ясным и убедительным, что ему неодолимо захотелось сейчас же взять пачку белой бумаги и покрыть ее ровными, разборчивыми строчками, которые Вита завтра же перестукает на машинке. Да, финал не представит трудностей. Только как до пего добраться, если сперва надо распутать множество узлов, подвести своих героев к последней главе по самым разнообразным дорогам и тропинкам?

— Проклятье! — Виктор сердито швырнул на стол карандаш.

Легко жить на свете всем этим стихоплетам, которые весной пишут про тающий снег и яблоневый цвет, а осенью топчутся по опавшим листьям и умиляются при виде возов с хлебом! Все их темы и сюжеты есть в календаре, который можно купить на каждом углу за два рубля. Двадцать седьмое апреля? Значит, пиши про Первомай. Восход солнца в 5.46; в газетах как раз сообщали, что взорван ледяной зажор на Даугаве; разве из этого не получится стишок? Добавь еще, что у тебя самого в сердце солнце, а в груди тают льды, и тащи в редакцию!

Да, с прозой дело иное. Тут все должно быть взвешено и продумано. В повести не отбрешешься весенней погодой, на льдине далеко не уедешь. Мозги нужны, да и усидчивость тоже.

За свои мозги Виктор был спокоен, а вот усидчивости у него не хватало.

«Неудивительно, если в конце концов надоедает корпеть за столом, — утешал себя Виктор. — В молодости ни один нормальный человек не может высиживать на месте часами. Что здесь страшного? Усидчивость появится с годами».

И все-таки теперь наступило время засучить рукава, чтобы продвинуть вперед давно задуманный труд.

«Еще страниц шестьдесят, — подсчитывал Виктор, — значит, надо делать по две страницы в день. Итак, пока не написаны эти две страницы, никаких развлечений, никаких других дел! Если же в какой-нибудь день совсем не удастся присесть к столу, нужно на следующий день полностью наверстать упущенное!»

— Решено, — произнес он вслух, достал бумагу и начал. Строчка за строчкой ложились на белые листки; вся неудовлетворенность и тревога, псе сомнения отошли куда-то далеко. Виктор опять чувствовал себя в своей стихии, он продвигался вперед, как борец, как настоящий Вецапинь.

5

Лентяи говорят: всех дел все равно не переделаешь! Виктор отлично знал эту поговорку, иногда и сам оправдывался ею, однако на сей раз он загорелся по-настоящему и, не сходя с места, проработал до часу дня. Вместо заданных двух страниц он написал целых пять. Можно, конечно, было продолжать. но Виктор решил, что не мешает все-таки наведаться в университет, показаться хоть на часок, чтобы не очень шумели о его прогулах. И без того нередко подворачиваются разные дела, вынуждают пропускать занятия.

До филологического факультета не больше десяти минут ходьбы. Без шляпы, в летнем пальто нараспашку Виктор шагал по улице Ленина, апрельский ветер развевал его волосы и полы пальто. Когда он раскрыл дубовую дверь и вошел в вестибюль, был уже второй час. Значит, как раз перемена.

— Привет! — Долговязый, сутуловатый юноша в темных роговых очках, с пышной черной шевелюрой протянул Виктору вялую, влажную руку.

— Здорово, Амфимакр, — ответил Виктор. Захотелось вытереть ладонь носовым платком, но он сдержался, кивнул долговязому и скрылся в гардеробе.

Откуда-то сверху доносились голоса студентов, а здесь стояла тишина. Повесив пальто. Виктор поправил перед зеркалом взъерошенные ветром волосы и медленно поднялся по лестнице.

— Где это ты пропадал? — Долговязый опять остановился, желая побеседовать.

— Дела. — небрежно ответил Виктор и слегка кивнул, здороваясь с группой девушек.

— Писал свою повестушку?

— Да, вроде того, — ответил Виктор. — Ну, что Подник? Все ругает современную поэзию?

— Как зверь! И откуда в таком маленьком человечке столько злости?

— Маленькие и есть самые злые, — усмехнулся Виктор. — У них желчи много.

— На твой счет тоже прошелся, — поспешил сообщить долговязый.

— За что ж это опять?

— За рассказ.

— Гм, — Виктор нахмурил брови. — Что он смыслит в рассказах?

— Все-таки преподаватель литературы.

— Ну и что ж, что преподаватель. Пусть муштрует поэтов, а меня…

— Да постой! — перебил однокурсник. — Ведь Подник тебя так расхвалил, что у Виты даже уши горели!

— Чепуха, — буркнул Виктор, вглядываясь в толпу студентов. — Извини, — проговорил он и отошел.

Визгливый звоночек созвал студентов в аудиторию. Подник поднялся на кафедру, пошуршал бумагой и монотонно, негромко заговорил о новейших явлениях в латышской советской литературе.

Виктор, сидевший за последней партой, попробовал нарисовать в записной книжке лицо лектора. Костлявые, резкие черты, большой нос с горбинкой, гладко причесанные глянцевито-черные волосы — все эти детали по отдельности казались очень характерными, а соединенные вместе не давали нужного результата. Чего-то недоставало, быть может того, что художники и художественные критики называют «душой».

«Пустяки, — поморщился Виктор. — Если у Подника вообще нет души, откуда же она возьмется на портрете?»

Неудавшийся рисунок был перечеркнут, и на соседней страничке появился профиль долговязого юноши в очках.

«Как странно! — Виктор сунул в карман карандаш, на лбу его залегли мелкие складки. — Четыре года назад мы трое — Эрик Пинне, Вальтер Орум и я — окончили одну и ту же школу. Молодые, совсем наивные мальчишки… Тогда мы воображали, что всегда будем вместе, а теперь дороги расходятся. У Эрика слабое здоровье и неприятно влажные руки. Он пишет стихи, которые никто не хочет печатать. Вальтер еще в последнем классе школы был секретарем комсомольской организации. Он неплохой парень, из него выйдет хороший педагог, со временем, пожалуй, даже директор