Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

— Очень кстати пришел директор! И хорошо, что все начальство в сборе. Может, все вместе послушают и покончат с нашей неразберихой! — И, повернувшись всем корпусом к президиуму: — Договоритесь вы, начальники, наведите порядок, довольно нам гадать на кофейной гуще: выполним или не выполним? Решили изготовить турбины досрочно — так спланируйте до октября, рассчитайте до последнего винтика, обеспечение подтяните, как в армии перед наступлением. А то от разноголосицы голова пухнет!

Григорий Петрович бросил реплику:

— Решение принято, какая же может быть разного­лосица?

— А вы планы наши посмотрите, товарищ директор, какие нам на участки спущены, вот и найдете разного­лосицу! — не смущаясь ответил рабочий, и собрание дружно поддержало его:

— Правильно! Давно пора!

Николай закричал «правильно!» вместе со всеми: его всегда возмущала путаница, царившая в планировании. Он не понимал, почему начальство не вносит ясности в планы участков. Не понял он и недовольства Любимова, проворчавшего с места:

— План есть план!

Пожалуй, прав Диденко, что в цехе нет единой ли­нии!

Николай обрадовался, увидев на трибуне Полозова.

Подняв перед собой листок из записной книжки, Полозов прочитал громко и отчетливо:

— «Механизация процессов труда является той но­вой для нас и решающей силой, без которой невозмож­но выдержать ни наших темпов, ни новых масштабов производства». — Он передал в президиум, Любимову, листок. — Я не сомневаюсь, Георгий Семенович, что вы эти слова знаете. Я хочу, чтобы вы их помнили тогда, ко­гда принимаете решения и разговариваете с подчинен­ными!

Начальник цеха пожал плечами с таким видом, слов­но присутствовал при мальчишеской выходке, которая удивляет, но не затрагивает. И вдруг собрание поддер­жало слова Полозова дружными рукоплесканиями. Лю­бимов побледнел и с трудом удержал на лице обычное выражение невозмутимого спокойствия.

— Мы все радуемся, — продолжал Полозов, — что первая турбина на днях будет сдана. Но посмотрим правде в глаза! В основном первая турбина выпускается старыми методами, авральной суетой! А партбюро по­шло на поводу у старого метода. У нас нет любви к тех­ническому риску, нет истинно новаторского духа. И вы, Георгий Семенович, повинны в этом в первую очередь, потому что вносите в работу дух осторожности да оглядочки: «Как бы чего не вышло!»

Повеселев, он повернулся к собранию:

— Ведь что получилось, товарищи! По инициативе Воробьева мы начали составлять план организационно-технических мероприятий. Обратились к рабочим, к ма­стерам. Да мы сами не ожидали такого неудержимого потока замечаний, предложений, требований! Значит, мы до сих пор мало обращались к людям, недооцени­вали их. Эту вину я отношу и к самому себе. А ведь творчество коллектива — мощнейший наш резерв! Со­ставление плана показало, что этот резерв может сильно помочь нам. Но как выполняется оргтехтглан? Плохо выполняется! Формально. Между делом. Самые корен­ные и сложные предложения откладываются «до спо­койных времен», силы для их выполнения не расстав­лены, и со второй турбиной опять начнется «эх, дуби­нушка, ухнем». Я говорю резко, и это не всем нравится, но хватит нам «дубинушки», товарищи!

И снова собрание отозвалось бурным одобрением.

— Говорят, что у меня плохой характер. Возможно! Но я не собираюсь мириться с тем, что кажется мне принципиально неверным и для дела вредным.

Алексей вызывающе обернулся к Диденко, — это был ответ на недавнее замечание о петушином характере. Сейчас он был твердо убежден в том, что всякое умол­чание может только затянуть болезнь, существующую в цехе.

— Я утверждаю, — сказал он, — что в цехе есть две линии: старая и новаторская! Конечно, явных против­ников новаторства сейчас не найдется, на словах все за него, но чего стоит смелость на словах, когда она не подкрепляется делом?

Изо всех сил хлопая в ладоши, Николай Пакулин думал о том, что это и есть партия: взгляд вперед, сме­лая критика всех недостатков и ошибок, прямота суж­дений... Ему казалось, что он только сейчас понял, что значит быть коммунистом, и он давал себе слово быть им всегда и во всем, как бы это ни было трудно.

Все собравшиеся чувствовали: разговор дошел до самого главного. И потому глухой ропот пошел по ря­дам, когда с трибуны зазвучал бархатистый голос Бабинкова.

Благодушно-болтливый и покладистый в повседнев­ных отношениях с людьми, на трибуне Бабинков преоб­ражался; у него появлялись торжественные интонации, мысли облекались в витиеватые слова, руки подкрепля­ли речь картинными жестами. Если у Бабинкова не было своих мыслей, он умело пересказывал чужие, уже высказанные до него, расцвечивая их всеми красками красноречия. Обычно Бабинкова терпеливо слушали: что делать, если у человека ораторский зуд! Ему даже хлопали, так как заканчивал он здравицами. Но сего­дня собрание было настроено нетерпимо, не прошло и минуты, как из зала крикнули:

— Конкретней, Бабинков! Ближе к делу!

Бабинков обиженно огляделся и, сбившись, более естественным тоном заявил, что вопрос о досрочном выполнении плана упирается в вопрос о второй и треть­ей сменах, надо немедленно укомплектовать эти смены квалифицированными рабочими и мастерами.

— А где ты их возьмешь, да еще немедленно? — за­кричали из зала. — Ты нам глаза не застилай!

Бабинков растерялся: «Ну и собрание! Слова ска­зать не дадут! И что им так не понравилось? Самокри­тики мало?» Он ухватился за тему популярную и всех волнующую — за тему технического прогресса. Припом­нил план генеральной реконструкции цеха, разработан­ный Любимовым и Гаршиным, — великолепный, но ни­как не осуществляемый план! — и потребовал, чтобы этот план был «принят на вооружение» уже в текущем году... что нужно доказать... потребовать от руководя­щих органов...

Собрание вдруг взорвалось:

— Давай к делу!

— В сторону уводишь!

— Планом прикрываетесь, а под ноги не смотрите!

Кое-кто попросту напоминал:

— Регламент! Регламент!

Катя Смолкина встала и резким голосом перекрыла шум:

— Лучше скажи, Бабинков, почему ты из на­чальника планово-диспетчерского бюро превратился в старшую телефонистку?

Диденко смеялся и хлопал себя ладонями по коле­ням: вот это молодцы, пустобрехов не терпят!

— Я могу, если нужно, остановиться на недостатках работы планово-диспетчерской службы, но у меня истек­ло время...

Теперь смеялось все собрание:

— А ты бы с них начинал!

— Ох, и хитер ты, Бабинков!

— Продлить ему время, пусть скажет!

Но Бабинков предпочел сойти с трибуны, обиженно надув губы.

Расшумевшееся собрание мгновенно притихло, ко­гда председатель назвал фамилию — Коршунов.

Из дальнего, самого темного угла медленно шел к трибуне сгорбившийся человек с посеревшим лицом.

Катя Смолкина охнула и шепотом сказала Коршуно­ву, когда тот проходил мимо:

— Ничего, Семеныч! Ничего...

— Нет, чего! — громко ответил Коршунов и, взоб­равшись на трибуну, повторил еще громче: — Нет, чего! И утешать меня незачем, я сам себе места не найду пока пятна не смою. А прятаться коммунисту не след. Потому и вышел. Хоть и нелегко мне, бывшему члену партбюро, выходить сегодня перед лицо собрания!

Он так и сказал — бывшему. Пусть бюро еще не переизбрали и никто его из партбюро не выводил — он сам себя осудил и вывел.

— Вы, наверно, уже знаете, — тихо сказал он. — Вче­ра я запорол колесо..,

Он стоял на трибуне сгорбленный, постаревший за сутки, и всем было тяжело и больно смотреть на него — на передового стахановца, которым гордился цех, на хорошего, уважаемого человека, попавшего в беду.

— Вина моя, — сказал он. — Просмотрел размер. Вме­сто натяга 0,5 миллиметра сделал натяг 0,1... Не оправ­дываюсь. А если и мог бы оправдаться как рабочий, то другим концом в себя же попаду как в члена парт­бюро. Товарищи мои, кто давно в цехе! Вы знаете, бы­вал ли когда у Коршунова брак? Не бывало! А если теперь такое стряслось, токарю Коршунову не стыдно сказать: потому случилось такое впервые за двадцать лет, что замотался. Вот она, авральщина, до чего дово­дит! Работаешь, а над тобой Гаршин шуточки шутит пополам с матюгами, да Полозов нависает с душев­ными просьбами: «Поторопись, дружище!», да Георгий Семенович с несчастным лицом: «Скоро ли?» Как я эти две недели торопился, товарищи знают. Голова кругом пошла! Ни подумать, ни спокойными глазами расчет посмотреть, чертеж прочитать... Вот почему опозорился токарь Коршунов. И вот почему еще больше виноват член партийного бюро Коршунов. За авральщину хвата­лись, как за лекарство от всякой хвори. С этим пора кончать!

Он сошел с трибуны, приостановился:

— А пятно я смою, товарищи!

И пошел через зал; ни на кого не глядя, сел в углу.

— Коршунов прав, с этим пора кончать! — крикнула Катя Смолкина, взлетая на трибуну. — Стыдно, това­рищи! Стыдно! Машины выпускаем — чудо техники! На всю страну гордимся — передовики технического про­гресса! И вдруг рядом со скоростными методами, с пере­довой техникой авральщину развели, как на заре нашего строительства. Стыд!