Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

— Сердцу неспокойно! — растягивал он, покуривая махорку и стряхивая пепел на блюдце; вздыхал и посматривал на Авдотью, замечая, что она слушает его и тоже вздыхает.

— Одна отрада человеку — мечтания. Вот возьмем к примеру меня. Что я за фрукт? Я дельный мастер. Свое дело ведаю, явно. Так нет — отстранили… Им только рудник, и… точка. А мне — мало! Мне простор подавай… Огни по всей тундре чтоб! Распрекрасота! Чтоб столбы высоковольтные друг за дружкой, как в караване, бежали! Эх, дошагать бы, домахнуть бы туда, где океан шумит, где льды, камень и ветра…

— Знамо дело, — вторила Авдотья в тон Поликарпу. — Осветить бы ее, тундру-то, согреть электричеством, да и заселить пустырь людьми. А то одни снега!

— Во! Во! Авдотьюшка, правильно. Вся моя жизнь в обнимку с мечтой этой. Вот в старину еще засек дальний километр, взял на прицел его — и всю жизнь пешком сюда. Столбы ставил от Оренбурга и Челябы до Ивделя аж! И всюду мне почет, потому как я землю знаю, грунты…

Авдотья смотрела, как Поликарп лохматил свою красивую рыжую бороду с медным отливом, как он ерзал на стуле, и жалела его: «Мается, сердешный… Вот мечта человеку покоя не дает. Чудаковатый старик, хороший», — а вслух говорила:

— Небось, начальство понимает, что к чему. Не один ты на руднике-то. Работы уйма. Эку гору своротили! И возят и возят руду…

— Рудник рудником. А электрификация заглавнее должна быть, — возражал ей Белов и хмурился, а потом снова оживлялся… — Туда бы, к океану! Там простору-то! Простор-то широкий. Пожалуйста, только работай! А тут сказали: «На покой». Вот тебе склад и заведуй! Не против я, коль нет пока дела. Но это тоже не награда, не тот за все труды привет.

И он замолкал, махнув рукой.

— Только ты, Авдотьюшка-голубка, и успокаиваешь… Для меня ласковое слово дорого!

«Голубка» тяжело поднималась, подоткнув юбки, и, шлепая босыми ногами по дорожке, усаживалась поудобнее с Поликарпом рядом и прятала его колючую, щетинистую голову у себя на груди.

— Умная ты у меня, прямо беда! — восхищался Авдотьей Поликарп и закрывал глаза. Ему становилось легко от ее поздней женской ласки, и он иногда шутил над ней:

— Нашла забубенного на Севере. Сбежала из вологодских хоромов за длинным рублем, — и, осматривая пустые углы ее комнаты, продолжал увещевать свою Авдотью: — М-да. Бедновато живешь. Все в чулок деньги прячешь, по сундукам. Эх, горе ты мое. Ну зачем тебе рубли, сама ты посуди? Детей не рожаешь, муж не пьяница по причине смертности…

Авдотья не обижалась, ибо знала, что Поликарп говорит все это просто так: надо же о чем-то говорить. Она только тихо смеялась и, толкнув его в бок, оправдывалась:

— Деньги человеку жить не помешают. Приемной дочери шлю. В институте она в Ленинграде учится. Поди, тяжело ей… У меня, может, тоже мечта есть, покраше твоей…

И опять продолжались разговоры обо всем на свете, в которых Поликарп отводил душу и забывал о своей обиде.

Но разговоры всегда возвращались к его мечте, и снова он рассказывал вдове свою «автогеографию», и снова Авдотья жалела его или советовала что-нибудь.

— В ЦК напиши о боли своей — сразу дело в ход пойдет.

Поликарп смеялся, поглаживая усы, и удивлялся, как это ей могла прийти в голову такая мысль.

— Что ты, дура! Эка печаль! Мало заботы у них, кроме моей.

Задетый за живое смелостью Авдотьи, Поликарп вспоминает о прошлом и рассказывает о себе…

— Да-а. Края у тундры широки. Ведь это я провел высоковольтку на рудник. Это я облазил горы, прошел таежные леса, разведывал грунты… В этом деле следопытом быть нужно… Мои отчеты инженеры на заметку брали, слушали меня и уважали. Все знали Поликарпа Белова — электростроителя. Портрет мой размером 60 на 80 на Доске почета висел… А тут сомнение взяло, отстранили.

— Может, нужды в тебе пока нет, — вставила Авдотья.

— Как же нет?! Во мне всегда нужда, потому как я мастер своего дела. Скажи, масштабы малы у начальства, это другая запятая. Тем паче — обиднее всего — в старики записали. Всучили склад — сторожи его.

Поликарп и Авдотья помолчали, думая каждый о своем.

— А я, бывало… — начинал Поликарп и, махнув рукой, замолкал, видимо, вспоминая, как «бывало». — Э! Да и что говорить, когда нечего говорить… Не то бывало. Вот гражданская война отгрохотала, спустили из ВЦИКа директиву на юг: начать электрификацию хлебных районов. Кругом разруха, неурожай, а тут — ставь столбы, тяни провода! Я тогда под Оренбургом в экспедиции работал. Включился в это дело. Потянулись по трактам подводы, везли смолёные столбы. От деревни до деревни провода тянули. Степь, пыль, с материалами нехватка — ни гвоздей, ни лопат. Но это полбеды. Утром встаешь, на стоянке, глянь, столбы подрезаны, провода оборваны. Кулачье, знамо дело, кто же? Так, значит, приготовься к бою!.. И вот, когда поставлен был последний столб да свет в деревнях загорелся — что ты думаешь? — поискали бы счастливей нас! Ровнее струн на балалайке провода небо расчертили. Вот! А ты говоришь, нужды во мне нет. Масштабы малы у начальства — так-то вернее…

В словах Поликарпа Авдотья чувствовала правду и готова была слушать и слушать его беззлобные хвастливые жалобы и все более уверяться, что человек мается не зря и что нужно его поддержать, помочь ему ласковым словом, которое для него дорого.

Сегодня Поликарп рано заторопился домой. Она поняла, что старик ожидает дочь, и не стала уговаривать его погостить подольше.

Авдотья только спросила, как всегда:

— Когда придешь?

На что Поликарп степенно ответил:

— На днях. Приду, куда я денусь. Рядом живем, — и пошел успокоенный, с тихой грустью на сердце, уверенный в своей правоте.

По дороге он думал, что есть на руднике «параллельная душа» Авдотья, которой он выкладывает все, «как на духу», и жалел о том, что с дочерью, занятой собой и работой, таких разговоров не получалось.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Хлопали ежеминутно двери. Из комнаты молодежного общежития слышалась громкая стройная песня о том, что «стеной стоит пшеница золотая и ей конца и края не видать»… Соседи Белова собрались на общей кухне, готовя ужин, о чем-то судачили.

Поликарп подошел к своей квартире и грустно оглядел замок на двери. «Висит, черт железный. Наталья, значит, и сегодня не вернулась. Одному домовничать приходится…»

Он подумал, что не видел Наталью уже целую неделю, что заскучал, что дочь вообще проводит