День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов

Ердяков поднял камень, кинул.

— Лежит, лахудра.

— Не ругайтесь, пожалуйста. Там внук у меня.

— Ну дед, я тебе не сын, не зять, меня учить нечего.

— Ну, я вас очень прошу. Неужели без ругани нельзя? Ведь собака матерью стала. Будьте помягче, повежливее. Собаки ведь, знаете, все слышат, все понимают.

Ердяков захохотал.

— Матерью, — приговаривал он, задыхаясь от смеха, и все наклонялся, стучал по чурбакам, гнал Дуську. — Скажешь тоже. Ну уморил дед. Но ты все-таки вылазь, милая. Вылазь. Хорош. Хватит дрыхнуть. Щенков поморозишь. Слышишь?.. У меня обед скоро, а я тут колупаюсь с тобой.

— А вы залезьте, попробуйте, — предложил Пшенов. — В армии были? По-пластунски.

— Ты придумаешь, дед. Там дерьма знаешь сколько?

— Почистим, не беда. Мы здесь рядом живем. Можно к нам зайти.

— Не, уволь. Работать надо.

— Я бы, знаете, и сам попробовал, да мне нельзя.

Ердяков с неудовольствием встал на колени, лег на пыльный твердый снег. Сунул в проем голову, плечи и, ойкнув, резво выполз обратно.

— Насоветовал. Там гвоздей, дед, целый склад. Не. Ну ее в болото.

Стоял, отряхивался, сердитый.

— А если попробовать с другой стороны?

— Ну, уволь. Не влезу я. Жирный больно. Да ты сам нагнись, глянь, там одни гвозди в полу. Того и гляди, брюхо себе вскроешь.

— Как же теперь?

— А никак. Вмажу ковшом по крыше, сама выскочит.

— Не надо, прошу вас. А щенки?

— Брось, дед. Далась она тебе.

— Живая ведь, — сказал Пшенов. — Жалко.

— Ну, не знаю. Мне работать надо… Или пускай пацан твой слазит. Он юркий, прошмыгнет.

— Верно. Вить, Витя! — позвал мальчика Пшенов. — Иди-ка сюда.

Мальчик, неуверенно шагая по качающимся, осыпающимся обломкам, пробрался к ним.

— Здравствуйте, — сказал он, подойдя.

— Давай, малец, нырни. Сползай. Вот тебе палка. Ткни ее разок, Дуську.

Мальчик не двигался и палку не брал.

— Надо под пол подлезть, Вить. Другого выхода нет. Товарищ пробовал, но застрял, о гвозди укололся. Так что тебе придется. Согласен?

— Я один… боюсь.

— Не бойся, малый, башку не отъест. Мы тут, около. Выдернем тебя, если что. Да ну, не бойся. Пусть только попробует тронуть тебя, я ей тогда… Попомнит меня. Давай, герой, лезь, не тяни резину.

— Ты, Вить, подползи и тронь ее палкой. Она и выйдет.

— А щенки? — спросил мальчик.

— Может, она и щенков с собой унесет.

— А если не унесет?

— Ну, тогда видно будет, — нетерпеливо сказал Ердяков. — Ныряй.

Робко посмотрев на деда, мальчик вяло взял палку и опасливо полез под пол.

Взрослые следили и за тем, как он полез, и за Дуськой. Ердяков палку держал на изготовке. В метре от собаки Витя остановился.

— Ну, чего ты? — подталкивал Ердяков. — Ткни, ткни ее, не бойся.

Витя боязливо вытянул палку перед собой. Дуська оскалилась, зарычала.

— Ткни, ткни, не дрейфь.

Дуська, свирепо рыкнув, дернулась к Вите и гавкнула. Витя испугался. Выронил палку и попятился назад.

Вылез грязный. Посмотрел на деда виновато, растерянно, как бы прося прощения.

— Эх ты, тебя такого и в армию не возьмут, — сказал Ердяков и, махнув безнадежно рукой, пошел сердито к экскаватору. — Мы ее сейчас ковшом по балде, — забубнил он. — Ничего, выскочит. Как миленькая. А то ишь разлеглась. Работать только не дает. А у меня обед скоро.

— Деда, — жалобно сказал мальчик, тронув старика за рукав, — он пошел, деда, пошел, — и слезы выступили у него в глазах.

— Да что ты, что ты, Витя. Не волнуйся, я не дам. Не позволю.

— Он ушел, ушел, деда, не дай, деда, — говорил мальчик и всхлипывал.

Ердяков пустил двигатель, сдернул ковш с земли, повел по воздуху к дому.

Пшенов нарочно встал под стрелой и замахал палкой.

— Опять прется, — рассердился Ердяков. — Пенсионеры фиговы, развелось вас тут, плюнуть некуда. — И, высунувшись из дверки кабины, закричал что есть мочи: — Ты где встал, дурья твоя башка? Зацеплю же, концы отдашь!.. Отвали, старик! По-хорошему прошу!

Пшенов стоял и махал.

— Ну, тупой. Ща. Раз не понимаешь.

Дернув ковш, Ердяков провел его низко над головой старика, едва не чиркнув по шляпе, и остановил так, что ковш завис прямо перед его лицом. Старик не переступил, не отклонился, не сдвинулся. Палкой постучал по отполированным землей зубьям ковша, упрямо настаивая на своем.

— Во балбес попался.

Ердяков сплюнул и заглушил двигатель. Отпахнул дверцу кабины, высунулся по пояс.

— Ты псих, что ли, старый? Жить надоело? Тут и помереть надумал? А?.. А ну, отвали, говорят тебе! Не мешай работать! Слыхал?

— Я не дам вам ломать дом, пока собака внизу. Вот как хотите, а не дам.

— Чего? — Ердяков спрыгнул на землю и подошел к Пшенову, лицо его сделалось вытянутым, грозным. — Не дашь? Мне не дашь? Мне?

— Поймите, я не могу. Живьем завалить. Со щенками. Нет, не могу. Не позволю. Мы во время войны, молодой человек, милосерднее были. Вы сами, наверное, не воевали, но читали, знаете, какое милосердие, какое человеколюбие проявляли наши солдаты. Заметьте, на чужой земле, с врагами.

— Ну, повело тебя, дед. Нотации читать вздумал… При чем тут война-то? При чем?

— А при том, что прежде всего человеком надо быть. Везде и во всем. На нас внук мой смотрит. Что я ему скажу, как я смогу, ему в глаза глядеть, если позволю вам собаку убить? А вы как детям своим в глаза смотреть будете?

— Еще чего. Детям. Да никак. Как смотрел, так и буду смотреть.

— Жаль. Очень жаль.

— Сразу убить. Почему убить-то? Я ж ее шугануть хочу.

— Нет. Так нельзя. Убьете.

— Пожалел. Кого пожалел? Соображаешь?

— Живое существо. Собаку.

— Она же приживалка, дед. Паразитка. Никому не служит, никакой от нее пользы. Побирается да к кобелям бегает. Если б такой человек был; не собака, к примеру, а баба, ты б и ее пожалел?

— Не знаю. Человек — это совсем другое. Но, наверное, пожалел бы.

— А я б прибил. Саданул бы разок, и привет. Баба такая — не человек.

— Не стоит теоретизировать. Вряд ли мы здесь поймем друг друга.

— Ей же давно на бойню пора, — настаивал Ердяков. — Вшивая, одна зараза от нее. А ты пожалел. Такую непутевую пожалел.

— Вы вправе иметь свое мнение. Считайте, как хотите, а я с этого места не сойду.

— Да чего ты уперся-то рогом? — вновь вспыхнул Ердяков. — Чего? Твоя она, что ли, Дуська?

— Это не имеет значения.

— Ну ладно, дед. Поворковали, и хорош. Мне работать надо.

— Нет.

— Нет? Ты меня, дед, не серди. Я ведь такой. Не посмотрю, что ты в почтенных годах и еле ходишь.

Какое-то время они молча, в упор смотрели