У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский

— Представь, будто бы он, вопреки решению правления, отдал восемьдесят гектаров сенокоса Северному лесопункту, заставляет работать инвалидов, грозится урезать у них приусадебные участки, устраивает коллективные выпивки… А дальше я не верю ни одному слову…

— Разве это не все? — сделал возмущенное лицо Федор Семенович.

— Нет… Этот трус-аноним пишет, будто Бескуров не хочет перевозить жену в колхоз, так как живет там с молодой вдовой. Никогда этому не поверю. Я вызывал Екимовского, секретаря парторганизации торга, и он тоже заверил, что ничего подобного не может быть. Вообще, он самого лучшего мнения о Бескурове, но, понятно, в колхозе Екимовский не был и не знает всех подробностей. Придется тебе, Федор Семенович, съездить туда и выяснить, где правда и где ложь. Ни в коем случае не дискредитируй Бескурова перед колхозниками, пока мы досконально не разберемся во всем сами. Бескуров — дельный и способный работник, в этом я убежден. Если он в чем ошибся — я допускаю, что по неопытности он мог ошибиться, — мы обязаны его поправить. Нас ведь тоже поправляют, когда мы ошибаемся. К тому же Бескурову мы практически пока ничем не помогли.

— А если это не ошибка, а преднамеренная линия? — осторожно спросил Лысов. — Кстати, насчет жены я Бескурова предупреждал…

— Пока это кляуза, ничего больше, — отрезал Комаров. — Прошу его иметь в виду.

— Допустим… Но все же мне предстоит пренеприятная миссия. Вы помните, Василий Васильевич, я воздержался при голосовании, когда мы утверждали Бескурова на бюро. Не потому, однако, что считал его неспособным, отнюдь нет. Просто потому, что в «Восходе» уже был не менее способный работник — Звонков, и следовательно, мы могли использовать Бескурова в другом месте. Вот какова была моя позиция. Теперь, если хоть часть обвинений подтвердится, поневоле придется мнение о Бескурове менять. Очень, очень жаль. Это явится большим минусом в нашей общей работе о кадрами.

— Не спешите с выводами, товарищ Лысов, — сухо сказал первый секретарь. — Минусов, конечно, у нас хватает, но посмотрим, может быть, Бескуров как раз окажется нашим плюсом. Учти, дела у него идут неплохо, я ведь хоть и по сводкам, а слежу за ним.

— Сводки, знаете… — Лысов многозначительно покачал головой.

— Знаю, товарищ Лысов, и очень жалею, что до сих пор не удосужился побывать в «Восходе». Вернусь — обязательно съезжу. — Комаров встал. — Когда сможешь туда выехать?

— Хоть завтра, — позабыв о дне рождения, на который он был приглашен, ответил Федор Семенович.

— Да, завтра, — твердо сказал Комаров. — И прошу иметь в виду то, о чем мы здесь говорили…

Дверь за Лысовым, наконец, захлопнулась. Василий Васильевич, нагнув голову и заложив руки за спину, прошелся по кабинету из угла в угол. Расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Комаров не думал сейчас о том, что и как он скажет на бюро обкома. Знал — в данном случае от него потребуют не столько цифр, сколько живой, ясной и точной характеристики людей, которые во многом решали судьбу сельского хозяйства района. И, конечно, спросят, как райком помогал этим людям, как воспитывал их. Обо всем этом у него еще будет время подумать — путь до областного центра не близкий. Ясно было и другое: ему придется выслушать немало горьких истин, и хотя Василий Васильевич уважал критику, считал ее верным средством по предотвращению крупных ошибок — все-таки выслушивать ее было всегда неприятно. Вот и Лысов говорит: в Бескурове бюро райкома, судя по всему, ошиблось. Василий Васильевич сказал ему: это кляуза, человеку, побоявшемуся подписать жалобу, нельзя доверять… Мало ли еще у нас мелочных, злобствующих, кляузных людишек, эгоистов и карьеристов, а то и просто любителей насолить ближнему? Они под разными масками скрывают свое истинное лицо, хитрят и лавируют, их подчас долго не удается вывести на чистую воду, но в конце концов они запутываются в собственных же грязных сетях, расставленных для других. Иначе не может и быть. Но верно и то, что вреда подобные людишки приносили и приносят тоже немало.

А если это не клевета, не кляуза? Только теперь Василий Васильевич понял, что раздражение и сухой, резкий тон, каким он разговаривал с Лысовым, вызваны были именно смутным, где-то в глубине души таившимся опасением, что Лысов, быть может, прав, и Бескуров действительно виноват. Сознавать это было очень горько, так горько и обидно, словно Бескуров обманул лично его, Комарова. Да по существу так оно и есть, поскольку он настойчивее всех членов бюро рекомендовал Бескурова в «Восход». Допустим, дело тут не в личностях, и Бескуров подвел не Комарова, а райком, партию, но от этого Василию Васильевичу было еще тяжелее. Стоило бы вспомнить, почему он тогда так поверил в Бескурова, если бы это помогло его оправданию. Нет, его, Комарова, личное мнение ничего сейчас не изменит. Помочь Бескурову может только сам Бескуров. Не сумеет — пусть пеняет на себя. Разные бывают ошибки: одни можно простить, за другие человек должен расплачиваться полной мерой.

И все же Василий Васильевич не верил, что мог так жестоко ошибиться в Бескурове. Это был бы слишком горький и обидный урок…

XXII

В «Восход» Лысов приехал в полдень. В конторе, кроме бухгалтера и счетовода, никого не было. Федор Семенович ничуть не удивился происшедшим здесь переменам, словно знал, что кантору отремонтировали и переоборудовали специально в ожидании его приезда. Он одобрительно похлопал ладонью по новым, еще не покрашенным переборкам и прошел в кабинет председателя. Вызванный туда Давидонов в пять минут отбарабанил нужные сведения: сколько сжато зерновых и вытереблено льна, сколько сдано хлеба, заготовлено сена и силоса, посеяно озимых, надоено молока… Лысов, не вдумываясь, быстро записал все цифры в блокнот и уж затем стал вникать в их суть. Однако гектары, тонны и литры мало что говорили ему — их надо было сравнить хотя бы с прошлогодними данными, но это заняло бы много времени. Зато у Федора Семеновича оказались с собой показатели по другим колхозам, преимущественно передовым, и по ним он легко сориентировался.

Оказалось, дела у Бескурова действительно шли неплохо — во всяком случае, не хуже, чем у других. Уборку зерновых он, пожалуй, на днях завершит, силоса уже заложил около пяти тонн на корову («в прошлом году было, кажется, всего по две тонны»), план сенокошения перевыполнил («ну, тут вопрос ясен: гектары — на счет колхоза, сено — чужому дяде»), лен вытеребил («его и было-то с гулькин нос, стыдно не управиться»). А вот озимых посеяно мало, слишком мало. Хлеба сдано тоже маловато. С надоями молока