Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

в суде продолжалось не так уж долго — час, а то и меньше. Но за этот час Марина десять раз успела проклясть себя за то, что связала когда-то свою судьбу с Маковеевым.

Боже мой, как все это унизительно! Перед знакомыми и незнакомыми людьми, заполнившими зал, Глеб рассказывал о самых интимнейших сторонах их отношений. Все было бы просто, если бы он взял всю вину на себя. Он мог бы сказать: «Виновник развода я. Я полюбил другую женщину. Эта женщина ждет от меня ребенка. Фактически моя прежняя семья распалась. Прошу суд восстановить статус-кво». Но Маковеев не сказал так, он стал юлить. Он стал уверять суд, что ушел от жены в силу целого ряда причин.

— Первая и самая главная причина, — Глеб говорил по заученному, видимо, то, что написал ему юрист, — главная причина в том, что я никогда не любил свою прежнюю жену. Мы люди разного темперамента. Марина — холодная, вялая женщина. Она не способна удовлетворить меня.

Да-да! Он так и сказал: не способна удовлетворить меня.

— Моя бывшая супруга, — продолжал он, — типичная мещанка. Она никогда не занималась общественно полезным трудом, а жила исключительно за мой счет.

От обиды Марина едва сдерживала слезы. Она не знала, что говорить в свое оправдание. Читать бумагу, которую написал защитник, ей не хотелось, а сама обдумать все не могла. В последнюю минуту, когда они собирались в суд, мать сунула ей (на всякий случай) письма, которые присылал Глеб с целины.

Теперь Марина достала их из сумочки и стала читать.

— «Мариночка! — читала она. — Сегодня я видел тебя во сне. Видел, будто мы вместе и я целую тебя. Я ищу твое нежное крохотное ушко, чтобы шептать тебе без конца: «Мариночка, я люблю тебя! Я не могу без тебя!» Ты, как всегда, смеешься и увертываешься. А я выхожу из себя. Марина! Мне скучно! При одном лишь воспоминании о тебе у меня внутри все перевертывается. Осталось целых десять дней. Десять дней! Я сойду с ума от тоски, по тебе, моя милая»…

Глеб сидел, наклонившись вперед; тонкие пальцы обхватили подлокотники деревянного кресла. Глаз его не было видно из-под очков. Лицо то и дело покрывалось испариной, он вытирал щеки и шею клетчатым носовым платком.

— Если не любил, зачем писал? — сказала Марина с вызовом и, повторив слово в слово то, что говорила уже судье по поводу «мещанства», села на жесткое кресло.

Что-то говорил его юрист.

Что-то говорил ее юрист.

Мялись, не зная, что сказать, свидетели.

Все это выходило низко, глупо, мерзко.

12

Их развели только спустя год.

К тому времени новая супруга Маковеева, Лариса Чернова, родила дочь, и повторное судебное разбирательство носило чисто формальный характер. Марина сказала, что она не любит своего бывшего мужа, и брак был признан расторгнутым. Она и вправду уже не любила Глеба. Перегорело все в душе, остался один пепел, остались комок обид и неприятный осадок от денежных тяжб и суда.

Как ни старался юрист, нанятый Мариной, но отвоевать четверть всех гонораров, получаемых Маковеевым, не удалось. Сумма алиментов, определенная судом, оказалась небольшой. Надо было чем-то жить, и отец устроил ее на работу: библиографом в книжный коллектор. Душевную пустоту Марина старалась заполнить работой. Работа была для нее делом непривычным, и хотя сам труд не требовал ни затраты физических сил, ни особого умственного напряжения, все равно Марина к концу дня очень уставала.

Коллектор был большой, сотрудников много; новые знакомства, занятость делом — все это помогало примирению с жизнью.

Радости теперь были редки. Один день походил на другой, как похожи одна на другую книги в пачке: и цвет обложки у них одинаков, и количество страниц, и даже опечатки у них одни и те же. Когда раскладываешь книги по абонентным полкам, то не обращаешь даже внимания на каждую в отдельности.

Так и Марина, она перестала различать дни.

Она вставала чуть свет; мылась, готовила завтрак; кормила Наташу и сама что-либо хватала наспех, и они вместе выходили из дому: мать спешила на работу, дочь в школу. Надо бы до метро пройти пешком — противно сразу лезть в переполненный троллейбус, начинать день с толкотни и ругани. Но, как назло, этих десяти минут, которые необходимы, чтобы дойти до «Сокола» пешком, всякий раз недостает, и Марина вскакивает на ходу в переполненный троллейбус. Кто-то наступает ей на ногу, и она кому-то наступает тоже. На нее давят со всех сторон, но ей все же удается встать в угол, и хоть на одной ноге, зато относительно спокойно доехать до метро. В ожидании поезда метро она поправляет сбитый в троллейбусе платок, и все поглядывает по сторонам, стараясь определить, где поменьше народу. В вагон вталкивают помимо ее воли. Марина осматривается, нет ли свободного места. Если ей удается сесть, она тут же достает из сумочки книгу и, уткнувшись в нее, читает. Но чаще случается так, что ей не удается сесть, и тогда она забирается к противоположным дверям и стоит, стиснутая со всех сторон такими же, как и она, усталыми и злыми женщинами. Марина думает только об одном, как бы скорее доехать до центра. В центре пересадка, и там можно занять местечко.

От метро до места работы близко, и Марина идет пешком, поэтому является она к себе несколько успокоенной. В коридоре она снимает металлический жетон, висящий в шкафу над столом дежурной, и спешит в зал. Вдоль стен этого просторного зала высятся стеллажи с книгами, а самый центр заставлен столами. Среди трех десятков столов был и ее, Маринин. Поздоровавшись с подругами, которые успели явиться раньше ее, она проходит к своему столу. Стол — это не только рабочее место, это ее второй дом. Все тут было привычно и обжито; справа высилась стопка накладных; стояли флакон с клеем, коробка скрепок, ножницы и авторучка. В верхнем ящике в сторонке от бумаг зеркальце. Марина доставала его и, приладившись к утреннему освещению, поправляла прическу. Затем она брала бланк-заказ, который ей необходимо было исполнить сегодня, и принималась за работу.

Марина раскладывала книги согласно накладным и, связав стопки крест-накрест, относила их на стеллажи.

В полдень звонил звонок — обед. Отложив книги, Марина открывала самый нижний ящик стола; доставала оттуда стакан, ложку, ножик, пачку сахару: вынимала из сумочки бутерброды, принесенные с собой; съедала два три кусочка хлеба с сыром и бежала в коридор к автомату.

— Наташа! Ты пришла? — говорила мать озабоченно. — Открой холодильник. Там наверху кастрюля. Синяя, синяя! Достань, поставь на