Падение Галактиона Перинина - Константин Иванович Коничев

родится и явится. Бог его и наказал за это. Предрек ему жить на земле за неверие триста шестьдесят годов!..

— От такой господней кары никто бы не отказался, — неожиданно проронил Перинин, стоявший позади попа.

Поп обернулся и пристал к слову:

— А вы кто будете? Приезжий? Первый раз вижу…

— Художник, — отрекомендовался скромно Перинин и, чтобы попу было ясно, добавил: — Постоялец у Анны Борисовны. Может, знаете?..

— Как же, как же, разговор был, и мы еще с вами побеседуем… в следующий раз, дело к вам есть, и немалое.

Подошел дьячок — пономарь, и звонарь он же, с чашей воды, поп обмакнул волосатое кропило в чашу, крест-накрест поплескал на икону и довольно бодрым голосом запел:

«Утробу девичью освятивый рождеством твоим и руце Симеона благословивый, якоже подаше предварив, и ныне спас еси нас, Христе боже, но умири во бранех жительства и укрепи…»

Освятив икону, поп велел старосте поставить ее против правого клироса на пустое место.

Началась обедня. Перинин прошел наперед к амвону. Никогда в жизни ему не приходилось выстаивать церковную службу от начала до конца, а тут решил вытерпеть, и, главное, на виду у попа. Как знать — пригодиться.

Обедня была незавидная. Поп справлял литургию один за двоих — за себя и за дьякона. На клиросе подпевали четыре тонкоголосых девчонки. Перинин не осенял себя крестным знамением, не падал на колени, стоял как столб, не сходя с занятого им места. Он не вникал в суть богослужения. Он как бы украдкой озирался на потемневшие и местами покрытые плесенью стены соображал о подновлении фресок и, конечно, прикидывал в уме объем работы и заработка. Он видел, как во время обедни бойко шла торговля свечами и серыми постными просфорами, как в руках сборщиков два оловянных блюда наполнились звонкими монетами и бумажками. «Вот где пожива, — думал Перинин, — берут деньги за явный обман, не контролируются. Как их проверишь? А поп, видать, артист своего дела. Разумеется, ни в бога, ни в черта он не верит, а гребет деньгу за то, что умеет исполнять роль обманщика… Что ж, если доведется, то за халтурку с бати можно здесь подработать…»

Пока такие мысли накручивались в голове Перинина, во время литургии наступил небольшой перерыв. Пономарь вынес и поставил посреди церкви аналой, очень смахивающий на трибуну, покрытый красным сатином и украшенный восьмиконечным парчовым крестом.

Оказывается, поп — любитель произносить проповеди; вооруженный толстой книгой, подошел он к аналою и, как заправский оратор, раскрыл книгу и, не глядя в нее, возгласил:

— Православные миряне и граждане… Соответственно с месяцесловом житий святых, некогда составленных по Четьи-Минеям протоиереем Бухаревым, мы имеем сегодня отметить память святого мученика, по имени Варвар. Житие его весьма примечательно ужасными похождениями, а более того, проникновенной милостью божьей к этому многогрешному вору и разбойнику, ставшему святым благодаря соизволению господнему…

Богомольцы приблизились к аналою. Некоторые женщины были на ухо туговаты, сняли с голов платки, прислушались. Наступила тишина. Даже девчонки на клиросе не хихикали, из боязни получить суровое замечание.

— Жил в древние времена в Греции страшный злодей, кровожадный разбойник Варвар… Убил он, как сказано в священном писании, триста человек ни в чем не повинных. Долго ловила его стража-дружина и не могла изловить. Вот какой был злодей Варвар. Наконец сам господь, в троице-единосущный, коснулся своей благодатью до грубого сердца грешника. И Варвар подсчитал, сколько он награбил, сколько убил людей, слезно взмолился, и тогда господь сказал ему: «Я тебя прощаю, ступай к священнику покайся, уйди в лес напасайся в одиночестве». Священник принял покаяние злодея. На три года приютил его. Три года Варвар жил в хлевах вместе со скотом, потом двенадцать лет, в голом виде, обитался в лесах. Тело его почернело, обросло аки шерстью. Охотники сочли его за зверя и застрелили… Прах его оказался нетленным и чудотворным. Так по милости бога и самый грешный, покаявшись, может быть жителем райским…

— Батюшка, можно вопросец, — обратилась одна из женщин. — Скажите, а Егор Кузовленок вам покаялся, попадет он в рай?

— Какой Кузовленок? — спросил ее поп.

— Да коего вы сегодня отпевали на тот свет?

— Так это, матушка, тайна исповеди… да, да, он приобщился святых тайн, и его покаяние мною оформлено по правилам, а принято ли господом — ему единому про то ведомо…

— А мы, грешные, думаем, — не унималась женщина, — когда у нас тут хозяйничали фашисты, Кузовленок паршиво себя вел… Ужели ему и на том свете не зачтется?..

Старушка, которая принесла и подарила попу икону «Сретения», протиснулась к аналою и тоже участливо захотела вступить в беседу:

— Скажи, отец Александр, я позабыла, сколько годков Симеон-богопротивец жил на белом свете?

— Не богопротивен, а бого-при-имец! — растолковал поп, — я говорил тебе: триста шестьдесят!..

— Триста шестьдесят! Хоть бы не забыть. Это на сколько же меня старше?..

— Считай сама, голубушка, или дома правнуков заставь на счетах прикинуть, — ответил поп, еле скрывая усмешку. В этом месте он чуть-чуть не переиграл свою роль.

«Артист, да и только, — подумал снова Перинин о священнике. — И ведь не очень стар, подлюга. Настоящий Варвар. Грабит сотни людей — и хоть бы что, ненаказуем. Ограбленные им духовно и материально сами своими руками несут мзду. Разве за это наказывают?.. Нет, совсем не вредно будет снять у него подрядец на малевание…» — эта мысль не покидала Перинина и после обедни, когда он из церкви направился на станцию в буфет.

* * *

…В следующее воскресенье поп был в гостях у Анюты, и не один, а с церковным старостой, тучным, мордастым, отрастившим такие диковинные черные густые усы, каких нигде за все свои тридцать лет жизни Перинин ни разу не видел. С позволения старосты он за несколько минут карандашом набросал усатую физиономию, затем сфотографировал его и попа в отдельности, потом вместе с благодетельной хозяйкой.

Перинин, конечно, понял, что поп и староста пришли неспроста: он им нужен, — значит, надо знать себе цену, не продешевить.

Серьезный разговор состоялся немного позднее, за графином наливки, после того как втроем — поп, староста и Галактион Перинин — сходили в церковь, осмотрели и рассчитали весь объем предстоящих работ.

Имея обильную жатву с прихожан, поп захотел поразить высокой ценой молодого, казалось ему, неопытного в таких делах художника. Он в первом слове сказал:

— Пятнадцать тысяч!

— Мало! — отрезал Перинин. — По самым скромным моим расчетам, надо двадцать[1]

— Срок? — спросил поп и уточнил: — Срок работы и выдачи вознаграждения?

Перинин, не задумываясь, ответил:

— Июль,