Гром спит в колоколах - Станислав Васильевич Мелешин

Она прикрикнула на них:

— Это еще что такое?! Сейчас же помиритесь! Ну! Куда вы спрятали свои улыбки, красавицы?!

«Красавицы» притихли.

Вера Павловна устало опустила руки и, вздохнув, рассмеялась. Дети заулыбались тоже, и, услышав картавое извинение Оли: «Тетя Вера, мы больше не будем!», — отметила про себя: «Вот я и стала уже тетей». Весело приказала:

— А ну-ка, быстро на кислород! На кислород!

Пока подружки одевались, она в зеркале-трюмо разглядывала свое белое, без румянца лицо с большими печальными темно-зелеными глазами; с чистого круглого лба зачес переходил в тугой, тяжелый пшеничный узел; когда поджимала полные губы и улыбалась, на округлом подбородке и на щеках появлялись наивные, детские ямочки. Она себя уверяла в том, что хоть по красоте и не королева, но чем-то похожа на славянскую мадонну. Уж это точно. Особенно если чуть притушить ресницами глаза. Румянцы, конечно, вспыхивают на ветру… Губы, конечно, давно осиротели без поцелуев. А мы их оживим яркой помадой — и можно замуж! И очень приятно не спеша пройтись по желтому осеннему листопаду.

Молодая, крепко сбитая женщина, ведя за руки двух девчонок, неторопливо шагала по огненным опавшим листьям. По углам проспекта Металлургов чадили дымные костры, слышался треск огонечков, пожирающих лист за листом, на душу ложилась печаль.

В голове в такт шагам и хрусту листьев память ворошила чьи-то стихи:

Почему вы не спите ночами?

Или годы у вас за плечами?!

Или осень на сердце в груди,

Или счастье у вас впереди?!

Если осенью небо угрюмо,

Будет тесно в снегах январю.

Я весною весну подарю вам

И в придачу любовь подарю…

Откуда это? Ах, да! Песня! Ее под гитару пела на своей свадьбе со счастливыми слезами подруга… Глупая, наивная песенка, а вот, поди ж ты, запомнилась, и печаль шла от листопада, а от нее не отмахнешься заклинаниями: «К черту! Пропади пропадом! Гори все ясным огнем!»

Вера Павловна разгоряченно задышала, услышала голоса Иришки и Оленьки: «Мама, я уже накислородилась!», «И я тоже!» Поцеловала их обеих в тугие щеки и, возвращаясь домой, вспомнила свадьбу подруги Марии, майора Андрея Кузьмича с моржовыми веселыми усами. Сегодня он придет, как всегда, точно, вовремя.

С открытой всем семи ветрам, дующим с реки, степной площади, на другом берегу вставал из земли тяжелый, дышащий жаром металлургический комбинат и держал на мартеновских трубах и пузатых домнах дымы, пар и ленивые облака.

Печаль растаяла, на сердце хлынуло тепло, душу охватило чувство радости, потому что Вера Павловна увидела свой родной дом, белокаменный дворец — центральную заводскую лабораторию, а еще потому, что сегодня увидит Андрея Кузьмича и не сможет себе самой ответить на вопрос: кто больше будет ему рад — она сама или дочка Ириша?

«Ах, Ирина-Ириночка! Когда я тебя обижала и наказывала, так приятно было слышать твою наивную угрозу: «Вот скажу Андрею Кузьмичу!..»

До сих пор не может себе простить, как это могло у нее однажды сорваться обидное, унизительное, грубое слово на крике:

— Несчастная!

Тогда — это было на днях — Иришка заплакала и застучала кулачками по коленкам:

— Нет, я счастливая, счастливая! Не смей так говорить!

Вера Павловна похолодела вся и, обняв дочь, прижав ее к груди, торопливо принялась утешать:

— Ну, конечно, доченька! И ты счастливая, и я счастливая!

На свадьбе подруги своей Вера Павловна сидела в окружении гостей тихо, чинно. Ни на кого не смотрела, только встречалась взглядами с хорошей завистью на душе с женихом и невестой, а еще с широкоплечим, высоким майором, сидевшим напротив нее и тоже поглядывающим на нее хитрыми любопытными глазами.

Когда после громового рева гостей «горько» жених-капитан и невеста, ее подруга, робко поцеловались, майор поднялся, похлопал капитана, очевидно, своего товарища, по плечу и присел рядом с Верой Павловной.

Она растерялась от этого соседства и все смотрела на его большую голову и в его черные живые глаза, которые притягивали к себе.

Мария подмигивала ей: мол, не теряйся, — но они и без этой откровенной женской «агрессии» как-то сразу попросту разговорились.

Андрей Кузьмич отпивал по глоточку красного вина, а она все норовила налить ему чего-нибудь покрепче, но он хмурил свои рыжие брови и ловко подменял рюмки. А потом смеялся, и на его загорелом лице появлялась улыбка.

Его хорошее настроение передалось ей, и хотелось незамужней гостье на чужой свадьбе, Вере Павловне, во всем подражать ему, свату, Андрею Кузьмичу. Она также намазывала ломтики черного хлеба горчицей «для здоровья», как уверил ее он. В общем, заворожил.

Мария и капитан сидели в красном углу притихшие. Было видно по их глазам, что им не терпится уйти, скрыться, остаться вдвоем, но они словно закаменели, понимая, что это будет оскорбительно для гостей, которые еще только входили во вкус.

Андрей Кузьмич о чем-то задумался.

О чем он думал?

Вере Павловне хотелось, чтобы он думал о ней, только о ней.

Он захмелел. Слушать его было приятно.

— А представьте себе, мы с вами на необитаемом острове, вдвоем. Джунгли, море и птицы… Что делать?! Куда деваться?! Сначала разжечь костер… Это чтобы вы согрелись. А после вашей улыбки я отправляюсь на рекогносцировку, обследую местность, узнаю по солнцу и прибою, где север, юг, запад и восток. Хотите отдыхать — шалаш сооружу, землянку вырою. А когда вы снова улыбнетесь в награду за мои труды — песню запою.

На нее от этого фантастического откровения нападал тот счастливый смех, которого она сама пугалась.

Андрей Кузьмич предложил:

— Идемте в природу. Душно. Я вас провожу.

Она согласилась не сразу:

— У меня кружится голова…

— А мы ее раскружим.

Вера Павловна запомнила, как майор и капитан поцеловались под аплодисменты гостей, а потом почувствовала крепкую руку под своей рукой и заголубевший рассвет. Они вошли в тишину, в которой жили чуткие, осторожные звуки, и большое небо было пустым без солнца, сиротливым. Но что-то в природе жило и радовалось, продолжало жизнь — это отчетливо, без опаски стучали сердца.

На рассвете он говорил ей о земле, о лесах, горах и равнинах, реках и морях, а еще о том, что по долгу службы ему приходится бывать и в тундре, и на айсбергах корректировать маршрут в океане, и в жарких песках Казахстана, и в холодной тайге, и в тех далеких краях земли, которые называются Шпицбергеном и Чукоткой.

Он открывал ей такие миры