Белая мгла - Абдулла Мурадов

Наступило утро. Такое же, как всегда. И уже не такое… Из степи налетел прохладный ветер. В шорохе листьев мне чудился шелест маминого платья. Она обычно вставала в это время, затыкала дымовое отверстие в потолке, чтобы — мы не замерзли, и проверяла, хорошо ли мы укрыты.

В замочной скважине огромного, обитого разноцветной жестью сундука торчал ключ, словно мама только что доставала из сундука вещи. Всякий раз, когда мама открывала это хранилище почти всего нашего состояния, мне нравилось извлекать на свет и примерять расшитый хивинский халат моего отца и его белую мохнатую папаху. Мама весело смеялась, когда я исчезал вовсе, утонув в отцовой одежде.

— Тебе еще расти да расти, сынок, чтобы одежда отца стала впору, — говаривала она. — Получишь этот подарок на свою свадьбу.

Одежду умерших по обычаю развешивают на стенах. Не так-то много было нарядов у нашей мамы. Вон атласное бордовое платье, в котором она ходила в гости. Рукава свесились вниз, словно скорбят: «Кончились празднества для нашей хозяйки, не видать их больше и нам…» А вон на подушке с яркими петухами лежит платок, который я прислал из Ашхабада. Мама успела его надеть всего один раз, при мне.

На полке под потолком — пузатый фарфоровый чайник. Его носик, как всегда, аккуратно заткнут бумажной пробкой. Рядом увесистый глиняный кувшин. Всего несколько дней назад мама доставала из него мясо, чтобы сготовить мне чай-чорбу. Горлышко кувшина накрыто белой тряпицей, завязанной ее руками.

Я с трудом встал — словно свинцом налито тело. Вышел из дому. Я брел вдоль улицы, сам еще не осознав куда. Солнце показало раскаленный край над горизонтом… Ноги принесли меня на кладбище. Оно очень большое, это кладбище. В несколько раз больше самого нашего села. Столько поколений покоится в этом городе мертвых! Пусть будет земля для вас пухом… Все могилы схожи одна с другой. Подле одних, в изголовье, воткнут острием вниз бычий рог, около других — просто палка.

Я долго блуждал между могил, пока не отыскал свежий бугор земли, с которого ветер еще не успел сдуть мелкого, как пыль, красного песка. У изголовья могилы торчала оструганная длинная палка. На ее конце как флаг развевался белый клочок материи. В моем сознании никак не могло уместиться, что там, под этим малюсеньким холмиком, теперь покоится моя мама. Я ткнулся лицом в холодную землю и обхватил холмик руками: «Мама, зачем же ты ушла, не дождавшись меня! Не подождала, пока я отплачу тебе сыновьим добром за твое добро!..» Посвистывал ветер, шевелил сухие былинки среди могил, да лоскуток похлопывал на палке.

Оборвалась моя надежда возвратить маме хотя бы частичку того, что она сделала для меня. Я думал, закончу университет, стану работать и обязательно привезу маму к себе в Ашхабад. Я был уверен, что она согласится: ведь я у нее любимый сын. А если она не захочет переехать в город, сам приеду в аул и стану преподавать в школе. Где бы ни довелось мне жить, мама непременно должна быть со мной. Чтобы, когда ко мне придут друзья, я мог сказать: «Мамочка, чай будет?» А когда она подаст чай, спросить у гостей: «Вы когда-нибудь пили такой вкусный и душистый чай?..» И сейчас бы я к тебе пришел, мама, если бы ты меня впустила! Пусть пухом будет земля, в которой ты лежишь!

Я взял горсть земли и высыпал на могилу, отдавая последний сыновний долг.

7 — СВЯЩЕННОЕ ЧИСЛО

Со дня похорон минуло семь дней. За это время, по мусульманскому верованию, душа покойной достигла рая. С утра в нашем доме собрались люди на молитву. За день мулла несколько раз становился на колени и без передышки, по два-три часа кряду монотонно читал коран. Когда он, подняв глаза к потолку, громко произносил «А-аминь!» и проводил ладонями по лицу и бороде, собравшиеся повторяли за ним.

Потом соседки, которых Байрам попросил помочь, приносили угощения. Перекусив, попив чаю, люди снова углублялись в молитву.

К вечеру стали расходиться.

Мужчины, прощаясь, говорили скорбно: «Пусть бог покровительствует усопшей!» — и неторопливо направлялись к калитке. Женщины, облаченные в траурные черные одежды, уносили, придерживая на головах, узелки с поминальными чуреками.

Когда наш двор опустел, Байрам устало присел на топчан. Подозвал меня. Взъерошил мои волосы и сказал:

— Вытри слезы, братишка. Этим горю не поможешь. И плакали, и причитали. А никому от этого не легче. Мать не вернешь теперь. Надо нам быть мужчинами и думать, что никому не суждено остаться вечно в этом мире…

Я понимал, что Байрам хочет сказать: «Пора тебе уезжать. Как бы сейчас ни было, а отставать в учебе от сокурсников не к чему…» Байрам видит, как мне тяжело теперь покинуть наш дом, — вот и начинает исподволь… Я знал, что должен слушаться Байрама, он теперь в доме старший. Потупясь, я произнес невнятно:

— Ладно, Байрам-ага, я завтра уеду.

— Вот и хорошо. — Байрам похлопал меня по спине. — Мать завещала, чтобы ты окончил университет. А когда станешь образованным человеком, отдать тебе вещи отца. Отец тоже так велел перед смертью…

Байрам шершавой ладонью вытер мои мокрые щеки.

— Дурды, не будь мальчишкой. Думаешь, мне легче твоего? Но я знаю, стоит мае заплакать, вас с Эджегыз нельзя будет унять. Наши слезы затопят весь дом. Траур поселится у нас на веки вечные… Сейчас лучше подумать, как жить дальше. Пойди успокой сестренку. Она целыми днями не выходит из дому, лежит ничком на материной постели, подушку слезами насквозь промочила…

Я присел рядом с Байрамом. На небе высыпали звезды, будто по фиолетовому бархату кто-то рассыпал золотистый песок. Вот одна сорвалась, прочертила огненный след, угасла. Может, в эту секунду угасла чья-то жизнь. Говорят ведь, что у каждого человека есть своя звезда, которая сулит ему в жизни счастье или невзгоды. С рождением младенца в небе появляется новая звездочка. Теплыми летними ночами, когда мама стелила нам с Байрамом на топчане под шелковицей, я иногда просыпался в полночь от слишком яркого света звезд. Но, как ни вглядывался в однообразное неподвижное небо, не мог заметить рождения новых звездочек. Они только падали и падали. Порой сыпались, как огненный дождь. Мной овладевал страх: «Если так будет продолжаться, скоро на земле не останется ни одного человека», — думал я. Теперь знаю — когда человек умирает, только для него угасают звезды. Не одна звезда —