Белая мгла - Абдулла Мурадов

А вот и огород в миниатюре: на широком блюде аккуратно разложены огурцы, помидоры и лук. Рядом — стопочка слоеных лепешек, которые мне дала мама на дорогу.

Вскоре Ораз весь стол заставил всевозможными яствами — гостинцами, что навезли ребята из дому. Ни один стол в ресторане не мог бы сравниться с нашим.

Садык принес жареное мясо. Мы расселись. Выпили. Нами владело радостное чувство — наконец мы снова вместе и впереди целый год студенческой жизни. Ораз сходил к соседям и принес проигрыватель, поставил пластинку. Садык снова налил всем; мы встали, звякнули граненые бока стаканов…

На второй день мы поднялись поздно. И когда собирались в университет, мне принесли телеграмму. Дрожащими руками я распечатал ее: «Срочно приезжай. Маме плохо. Байрам». Сердце у меня упало. Я застыл на мгновение, потом метнулся к своей кровати, выдернул из-под нее чемодан и стал швырять в него необходимые вещи. Ребята, мрачные, стояли надо мной и молчали. Я схватил со стола несколько ломтей лепешки, оставшихся с вечера. Завернул в газету, сунул в чемодан — перекушу в дороге.

— Сегодня поезда в вашу сторону уже не будет, — сказал задумчиво Ораз.

Я взглянул на часы: самолет тоже улетел четверть часа назад.

— Я выйду на Анаускую дорогу. Может, доеду на попутной машине.

— Пошли. Мы проводим тебя.

Машины по Анауской дороге сновали взад-вперед, обдавая нас пылью и горьким запахом отработанных газов. Мы потеряли более часа, голосуя у обочины. Остановились всего два грузовика: они сворачивали в сторону на полдороге к нашему райцентру. От досады я еле сдерживал слезы. Казалось, весь свет восстал против меня. Я сел на чемодан, обхватил голову ладонями. Ораз положил руку мне на плечо:

— Не отчаивайся, браток. С кем не бывает. Может, еще все обернется благополучно…

Потеряв надежду остановить какую-нибудь машину, ругая отборными словами шоферов, подошел Орунбай.

— Знаешь, Дурды, — сказал он. — Я приехал в Ашхабад третьего дня на товарном поезде. Может, попробуешь?..

Я с благодарностью взглянул на него — я был готов ехать хоть верхом на осле, лишь бы поскорее добраться до дому, увидеть маму, которая, наверно, все глаза проглядела, дожидаясь меня.

Мы пришли на товарную станцию. Уже начало смеркаться. Никого здесь не было, кроме стрелочников и путевых обходчиков. У одного из них я узнал, что товарный поезд, который стоит на запасной ветке, отправится через полчаса. Все товарные поезда — за редким исключением — останавливались на нашей станции.

Мимо нас, сверкая сплошной яркой лентой освещенных окон, пронесся скорый поезд. Я с завистью проводил его взглядом. Он проскочит наш райцентр, не сбавляя ходу.

— Лучше бы на нем поехал. Там бы спрыгнул, — заметил я.

— И родная мать даже не узнала бы, что любимый сын спешил на ее зов, — ответил Ораз.

Звяканье буферов, нарастая, быстро приближалось вдоль состава. Мой товарняк тронулся. Я торопливо пожал руки ребятам и вскочил на подножку…

Через каждую четверть часа, а то и меньше, мелькали мимо зеленые и красные огни семафоров. Холодный ветер врывался в тамбур, пронизывал меня насквозь. Я сел на корточки, сжался в комок, поднял воротник куртки. А колеса вагонов дробно стучали, словно хотели успокоить меня. «Сейчас до-е-дем, сей-час до-е-дем…»

Не сбавляя скорости, поезд проскочил небольшую станцию — группу беленьких одноэтажных домиков и безлистых деревьев, неярко освещенных фонарями. Я не успел даже разглядеть название. И опять холодный мрак вокруг, чернота, в которой угадывался широкий степной простор.

Поезд остановился на какой-то станции. Я, кажется, немного вздремнул, не заметил, как в тамбуре появился человек в брезентовом плаще с башлыком, с фонарем в руках. Он направил на меня яркий луч и спросил по-русски:

— Кто здесь?.. Ну-ка слазь, пока не пришлось на ходу прыгать!

Я поднялся, с трудом расправляя отекшие и озябшие ноги, и пролепетал:

— Я студент…

— Ну так что же, что студент! Студентов не касается разве установка, запрещающая ездить на товарных составах? Ну-ка слазь! Не то позову сейчас милицию, — пробасил железнодорожник, грозно надвигаясь и вытесняя меня из тамбура.

Я вынул из-за пазухи телеграмму и плачущим голосом проговорил:

— Мама… Телеграмму брат прислал…

Проводник посветил на телеграмму. Кашлянул в кулак. Потом вздохнул и стал спускаться по ступенькам, держась за поручни. Спрыгнув на землю, хмуро бросил: «Через две остановки — твоя станция. Не усни смотри, а то скатишься под колеса», — и медленно пошел к хвосту состава, шаркая по галечнику кирзовыми сапогами, посвечивая на колеса вагонов.

Я проснулся от резкого толчка. Состав, скрежеща колодками, тормозил. Две остановки уже были. Значит, эта станция — моя. Промелькнул и поплыл назад зеленый глаз семафора. Показалось знакомое здание из кирпича и низкий перрон. Я спрыгнул, не дожидаясь полной остановки поезда…

Я шел той самой дорогой, которой уходил всего два дня назад. Но какой она казалась теперь длинной! Я устал от быстрой ходьбы, в груди саднило, ноги стали какими-то чужими, хотелось сесть у обочины на сухую траву и отдохнуть хотя бы несколько минут. Но я боялся, что меня сморит сон. И я шел вперед, даже временами ускорял шаги, будто меня кто-то подталкивал в спину.

Начинало светать… Сентябрь в наших краях обычно бывает ветреным. А сейчас стояла удивительно тихая погода. Ни одна былинка не шелохнется. Вдалеке слышен собачий лай. Уже близко. Вот уже доносится разноголосье лягушек в канале. Запахло кизячным дымом.

С замирающим сердцем вступил я в наш аул. Приземистые мазанки и деревья окутаны синеватым туманом. Еще не видать ни огонька. Только в нашем окошке желтеет свет. Значит, наши не спят. Вот скрипнула дверь. Во дворе темнеют силуэты людей. Кто-то сидит на топчане под шелковицей. Вполголоса разговаривают.

Мне показалось, что в доме кто-то плачет. Я тотчас узнал голос Эджегыз. И все понял. Дойдя до дверей, я замер у порога, прижавшись виском к косяку, где недавно стояла мама, провожая меня, глядя мне вслед. Из груди вырвалось сдавленно:

— Ой, мама моя…

Я очнулся, почувствовав на лице холодные брызги воды. Меня кто-то тормошил, приговаривая:

— Вставай. Нельзя же так Ведь ты взрослый мужчина.

Я узнал по голосу Чары-мугаллима.

Мне подали табуретку. Я сел. При людях я старался держать себя в руках и не плакать. Мамина постель аккуратно прибрана. Мамы не было. Совсем не было… На целом свете. А мне все казалось, что вот сейчас я услышу ее голос: «Дурды-джан! Приехал,