Ратниковы - Анатолий Павлович Василевский

Лена дождалась, когда эти темнокожие вышли из магазина, и долго-долго шла следом за ними, дивясь их одеждам и стараясь угадать, что купили эти люди…

Вернулась Лена домой истомленная духотой большого города и сразу прилегла. Только смежила веки, и ей опять увиделись те странные люди в оранжевом, и Лена улыбнулась, представив, как приедут они к себе домой и своим детям, таким же, как сами, черным, завернутым в оранжевое, привезут сувениры, упакованные в коробочки ее руками…

Лена опять шла, долго шла за этими людьми, все глубже погружаясь в сон, в тот самый сон, в котором ждал ее пожар.

3

Пробудившись, она вскочила. Бросилась к окну. Не слышно было набата, криков. Небо лежало над городом темное, в звездах. Лена тихонько засмеялась. Засмеялась по привычке в кулак. Разделась, а потом притворила дверь в сени — в сенях гулял ночной ветерок, дверь поскрипывала… Это дверь разбудила ее…

Легла Лена, и на нее навалилась тоска. Что за жизнь у нее? Зря она живет. Никому не нужна… Были бы у нее дети!.. Много детей. Маленькие, пухлые. Или случился бы в самом деле пожар, и кинулась бы она в огонь, упала.

И уже не во сне, а в воображении своем увидела Лена снова огонь, мастерские в огне…

Нет-нет, без мастерских у нее совсем не будет жизни, куда ей деваться потом в этом городе, где ей знакомо все до мелочей, где, кажется, ее все знают и она — всех… Всех, кроме туристов. Да и туристов знает — в большинстве своем каких-то одинаковых — в мятом, несвежем, заспанных, равнодушных к Лене…

4

Города этого последние столетия как будто не касалось время. Все менялось вокруг — над городом с ревом набирали высоту реактивные самолеты, по-за городом с громом и лязгом шло стороной шоссе, — а город, все такой же сонный и пыльный, как сотни лет назад, все дремал в запустении и все больше дряхлел.

Вспомнили об этом городе совсем недавно. Спешно стали чинить и подкрашивать, обновлять старину, со всего света зазывать сюда туристов. И улицы города переполнились приезжими людьми, и город быстрехонько превратился в многоязычный базар, днем шумный, как никогда раньше, пыльный, а к ночи замусоренный и по-прежнему безлюдный.

И тут жизнь Лены, до той поры скучная, однообразная, переменилась. Открыли в городе мастерские. Приспособили к делу старый барак — тесовые стены и крыша, узкий коридор с дощатым прогнившим полом и частыми скрипучими дверьми по обе стороны. Подоконники, двери, полы выскоблили, помыли, стены изнутри оклеили обоями, собрали в барак из окрестных сел и деревень умельцев и приколотили над входом вывеску. Лену туда зачислили завскладом — это и приукрасило ее житье.

За дверьми, в тесных темных комнатах барака, работали с медью и деревом — чеканили, паяли, резали, выжигали, плели сувенирные лапти (по ногтю лапоток); в каждой комнате шла своя особая жизнь, из-за каждой двери в коридоре слышались свои особые запахи, шорохи и стуки…

В мастерской Федора Ивановича, горбоносого старика с мохнатой седой головой и жилистыми желтыми руками, в воздухе всегда висел тяжелыми пластами синий дым — в горле першило от крепкого самосада; из мастерской Ксении Андреевны, полной молодящейся женщины, в коридор тянуло ароматом пудры; из-за двери Василь Василича, сухонького быстроглазого мужика, по всему зданию несло запахом черного кофе; из мастерской Игнатия Лаврентьевича, длинного, важного молчуна, по всему зданию разносился вечный гром меди.

К мастерам Лена заходила редко, только по делу, хотя ей иногда и хотелось посидеть возле мастера, затаившись, понаблюдать, как он работает, увидеть, как эти ежедневные таинственные шорохи и стуки за дверьми рождают на свет красивые вещицы, которые потом готовыми поступают к ней, Лене, на склад.

Прежде чем упаковать изделия, наклеить сверху на картонную коробку ярлык с надписями, Лена подолгу разглядывала каждый сувенир. Любовалась рисунком, формой. Иногда думала, как надо было бы изменить что-нибудь, и тогда сувенир стал бы еще краше, привлекательней. Думала, что как-нибудь явится на заседание художественного совета и выскажет свое мнение по каждому сувениру, и все будут внимательно слушать ее, и все поймут, что она не просто завскладом, что она понимает в красоте.

Тут она конфузилась и, закусив губу, начинала быстро-быстро упаковывать рассортированные и разложенные по стеллажам, согласно разнарядке, изделия.

Мастера иной раз сами заходили к Лене — может быть, для того, чтобы еще раз взглянуть на то, что вышло из-под их рук и уйдет теперь навечно, неизвестно к кому и неведомо в какие края, а может быть, для того, чтобы, посмотрев как бы со стороны на творения, ставшие уже чужими, проверить свои тайные задумки.

Чаще других наведывался Федор Иванович. Всовывал к ней в каморку горбатый нос, говорил басом:

— А ну-ка, покажь-ка мне ту, эту, как ее…

Лена чутьем угадывала, на что он хочет взглянуть, доставала сувенир и, если он был уже уложен, распаковывала.

Федор Иванович брал в свои желтые руки вырезанную из дерева фигурку в подпалинах, сердито всматривался, поднося к самому носу. Ставил на стеллаж и разглядывал, отдаляясь, шарил по карманам в поисках курева и тут вспоминал про Лену. Из-под косматой брови скашивал на нее хитрый глаз. Кашлял.

— Что?.. Нравится?

Стушевавшись, Лена кивала, Федор Иванович снова кашлял и, отдавая ей сувенир, уходил довольный. А если Лене не нравилось что в фигурке, она отворачивалась, чтобы взглядом даже не обидеть старого мастера. Федор Иванович молчал. Лена слышала, как он безуспешно искал в кармане курево, наконец говорил сердито:

— Ты… вот что… Ты погоди заклеивать коробку-то.

И уносил фигурку. Иной раз возвращал через месяц. Молча ставил перед Леной. Фигурка менялась до неузнаваемости. Лена думала порой, что Федор Иванович подменял сувениры, приносил другие, теряясь, склоняла к плечу голову, а Федор Иванович смеялся:

— Что?.. Как?..

По-отечески трепал жесткой рукой голову Лены.

— Ишь!.. Чутье-то есть у тебя, есть!..

После таких слов его Лена уходила с работы веселая. Шла улицей, изукрашенной наличниками, на углу перебиралась через лужу и оказывалась возле белых стен Спасо-Ефимиева монастыря. Здесь задерживалась. Отсюда видны были на том берегу Каменки другие стены — белые и красные — и бесчисленные купола, маковки, луковицы и шатры соборов, церквей, колоколен, архиерейских палат и монастырей — Покровского, Ризоположенского, Васильевского, Александровского, и Лена в какой раз спрашивала самое себя: «Кто ж это додумался поставить их вместе? Кто же это