Здравствуй, поле! - Николай Николаевич Новосёлов

ее волос — и едва замечал дорогу. Он не вспомнил, что дядя Егор ждет его, что мотоцикл оставлен посреди дороги. Но скоро стала досаждать предательская усталость в руках. Собрался передохнуть и тут заметил, что Катя, улыбаясь, смотрит ему в глаза.

— Шмелев… Шмелев, ты далеко меня унесешь?

И усталости вдруг не стало.

— Далеко. Через горы и пустыни.

— Вижу, что сможешь. Мне уже не больно, отпусти.

Он неохотно поставил ее на ноги. Катя слегка прихрамывала. Глубоко вздохнула:

— Хорошо! Правда?

— Что?

Рассердилась, что он не понял.

— Ну, хотя бы то, что твой дядя Егор не видел!.. Ты не ушибся?

— Нет.

— Покажи.

Ссадина на локте кровоточила. Катя подула на нее. Тракторист не сопротивлялся. Наверное, готов был так простоять весь день.

— Чего уставился? — не вытерпела она. — Не болит?

— Я же сказал.

— Уставился и помалкивает.

Она старательно перевязала ему руку платком. Матвей сходил за мотоциклом. Около гостиницы они немного постояли. Собственно, это Катя продолжала сидеть за его спиной.

— Как странно, что день только начинается! — вздохнула она. — Если бы всегда так!.. Ты не торопишься, Матвей?

— Не-ет…

— Наверное, какая длинная и интересная была бы жизнь!.. Хорошо с вами! Феня-повариха, дядя Егор, ты, Шмелев… даже тот водовоз… Никогда не забуду это утро! — Она заглянула ему в лицо. — А ты?

— Я тоже, — признался Матвей и заспешил: — Мне пора. Надо в поле.

Уже под треск мотоцикла Катя крикнула:

— Вечером буду заниматься здесь, в садике!

— Ладно! — расплылся в улыбке парень и лихо помчался в бригаду.

22

У дяди Егора было что-то на уме: не отругал за опоздание, за царапины на мотоцикле, а подозрительно улыбался.

— Ну, отвез городскую кралю?

— Отвез!

Старик критически оглядел парня, его расстегнутую до пояса рубаху, темно-бурые от мазута штаны.

— А тут новость объявили: к фотографу тебя требуют.

— Зачем?

— В передовики района, как путный, угодил.

— Нормально, — стараясь быть равнодушным, сказал Матвей. — Ну и что?

— Да вот, думаю, как же ты, передовик, явишься в таком виде к фотографу?

— О чем разговор! Для фотографа я приоденусь.

— Для фотографа, — сердито передразнил дядя Егор. — А еще девок на мотоцикле катаешь!

Матвей не обиделся, но спросил независимо:

— Ты это к чему, дядя Егор? Или плохо я работал?

— А вот к чему, — уже спокойно заговорил старый тракторист. — Я тоже пообносился — не сходить ли вместе в магазин?

Парень думал об этом.

— Так бы и сказал. Сходим!

Вечером подъехали на мотоцикле к Шмелевым. Весть о том, какой чести удостоен сын, мать выслушала спокойно: узнала еще днем. Зато, выдав дяде Егору шестьдесят рублей, долго наставляла:

— Ты ему, Егор Степаныч, добрую рубаху сперва купи. С галстуком чтоб и — белую… А ботинки со штанами — как уж получится. Для портрета и рубахи довольно.

— Понятно.

— Знаю, что лучше меня распорядишься. Родней отца родного. — Евдокия смахнула слезу. — Жениховскую рубаху пора… — И сама вдруг удивилась сказанному, вопросительно посмотрела на Егора Степановича. — Что это я о рубахе? Бедность из головы не выходит. Свои-то поиздержала: недавно коровенку выменяла… А тем-то доколь лежать?

Дядя Егор равнодушно повел плечами: тебе, мол, решать.

Она поспешила к сундуку. Приподняв крышку, запустила руки в семейное добро. Где-то на самом дне долго и все нетерпеливей искала деньги. Почуяв недоброе, откинула крышку и стала выбрасывать вещи. Со страхом заглянула в пустой сундук.

— Пропали деньги!.. Матвей, слышишь?

Он это понял раньше.

— Ну, слышу: пропали.

— Твои деньги-то, дурачок, твои-и! Что стоишь? — заголосила мать.

— А что мне делать?

Было тягостно смотреть, как Евдокия с причитаниями и уже без всякой надежды снова перебирала добро. Дядя Егор пожалел женщину:

— В милицию заявить надо. Если много пропало — найдут.

Матвей заторопился.

— В магазин можем не поспеть.

И Евдокия осталась одна со своей бедой.

Промтоварный магазин построили в деревне недавно, фасад — весь в стекле. Продавщицы — деревенские девчонки, только их сразу не признаешь в красивых форменных платьях. Старухи еще робеют от этого великолепия: а вдруг не всем положено туда заходить?

Трактористы выбрали себе по рубахе, купили Матвею модные туфли. Начали было подбирать ему брюки, но дядя Егор вдруг стал чем-то недоволен и отослал парня в примерочную.

— Брюки выберу сам. Надевай пока купленное. Отсюда в новом выйдешь.

Знакомая девица принесла не брюки, а костюм. Вместо приветствия прыснула и умоляюще спросила:

— Шмелев, Лучший костюм выбрала — неужели не скажешь: на ком?

— Что?

— Ну, женишься. Я ведь все понимаю.

— А… Какая согласна, на той и женюсь.

— Иди ты… А то отнесу обратно!

— Что?! Так вас учили обращаться с настоящим покупателем?

Девица обиделась:

— И совсем не интересно!

Матвей стал с удовольствием примерять костюм. Догадался, что дядя Егор решил для него раскошелиться. Что тут неожиданного? Дядя Егор. А деньги можно отдать ему потом.

Костюм оказался впору. В зеркале увидел себя до глупости довольным и прикинулся серьезным.

А девица принесла галстук, носки, еще какие-то мелочи.

— Надевай и это… прынц.

— Скажи дяде Егору, чтобы остановился. А то сбегу!

— Очень мне надо!

Старик появился сам. Деловито оглядел парня и остался доволен. В новой одежде Матвей был великолепен. Сам видел это, поэтому смущенно отвернулся от зеркала.

— Все берете? — спросила девица.

— Еще не все, — сказал дядя Егор.

И верно: в примерочную не с пустыми руками вошла другая. Помогла Шмелеву надеть светлый плащ, шляпу. Обошла кругом и сама решила, что менять ничего не следует. Только спросила:

— Что еще желаете?

— Больше ничего не желаем, — ответил старый тракторист и пошел платить деньги.

Посреди магазина окаменело его ожидал Матвей, чувствуя на себе восхищенные взгляды девиц. Ему было так непривычно и неловко, словно стоял он голый.

Наконец вышли из магазина.

— Дядя Егор, ты того… перестарался, — недовольно сказал Матвей.

— Перестарался? — усмехнулся тракторист и еще раз оглядел кругом парня. — Я в твои годы был фасонистым. По праздникам на рубахе менял воротничок и отбеливал зубным порошком брезентовые туфли. И мечтал: вот так, как ты сейчас, будет одеваться рабочий класс. Сперва он, а потом другие!.. А ты: «Перестарался!» — Хитровато улыбнулся: — Вот теперь и для портрета гож… и та девица пусть посмотрит.

Евдокия одна переживала пропажу денег. Не велика была польза от тех, что успела истратить: дом был построен главным образом старанием дяди Егора и его товарищей. Но, когда исчезли остальные, пожалела, как своим трудом нажитые. Словно и побывали они в ее руках лишь для того, чтобы она тяжело перенесла их утрату. Правда, участковый милиционер ее обнадежил: как будто приметил вора. Но сделать ничего не успел: те деньги поторопили другие события.