Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

самой действительности. Последняя грань бытия человека может остаться неприметной, обыденной. Но она может стать и выходом человека на острие сознания, озаренным ясностью цели, во имя которой совершается подвиг. Это подтверждает повесть И. Шамякина «Брачная ночь», где гибнут оба центральных героя, только что сыгравшие в целях конспирации фиктивную свадьбу. Поэтично и вместе с тем трагично повествует автор о любви, неподвластной войне. Писатель измеряет чувства и мысли, устремления своих героев высокими моральными мерилами красоты и долга.

С содроганием читаешь повесть В. Казько об отвратительных экспериментах фашистских медиков над советскими детьми и суде над этими изуверами (повесть «Суд в Слободе»). Автор осторожно касается тяжелой правды того времени, выверяя ее критериями нашего сегодня. А она, эта правда, будоражит не только тех, кто участвовал в войне, но и идущих за ними.

Белорусская повесть последнего десятилетия откликается и на насущную потребность времени — изображать социалистическую действительность, людей, ее строящих, в перспективе духовного возвышения и нравственного совершенствования, оценивать современность в свете грядущего коммунистического будущего. Именно в этом ключе пишут свои повести А. Осипенко, И. Науменко, К. Киреенко, А. Мартинович, В. Карамазов, Я. Сипаков, А. Кудравец, А. Жук, Л. Гаврилкин, В. Мысливец, О. Ипатова, М. Гиль, А. Масаренко.

Выход советского общества на пути, диктуемые научно-техническим прогрессом, затрагивает все жанры прозы, не обходя и повесть. Правда, пока изображение жизни рабочего класса, технической интеллигенции и людей науки остается главным образом темой белорусского очерка, но в последнее время интерес к индустриальной тематике растет и в художественной прозе. Кроме давно работающих в этом жанре писателей В. Мысливца и А. Савицкого появились новые имена, в частности Я. Радкевич.

Положив в основу повествования традиционный конфликт «новаторов» и «консерваторов», автор повести «Месяц межень» Я. Радкевич не стремится сразу его упростить или свести к чисто механическим проблемам. Писателя волнует духовная сущность образов, их морально-этический потенциал, который они используют в борьбе технических идей. Некоторая заданность сюжетного построения здесь ощутима, однако же новизна для белорусской литературы жизненного материала и достаточная психологическая углубленность в отношения людей позволяют отнести повесть к ряду несомненных достижений.

Проблема верности отчей земле — в центре повестей И. Науменко «Прощание в Ковальцах» и А. Жука «Холодное поле». Но как по-разному она реализуется! Организующим центром повести И. Науменко является столкновение сильной, волевой, общественно активной личности молодого учителя с душевно опустошенной сотрудницей научно-исследовательского института, погрязшей в потребительском отношении к природе, к любви, к будущему.

Если И. Науменко несколько рационалистичен в постановке насущной проблемы сохранения каждым памяти об истоках рода своего, возвращения и привыкания молодежи к родным когда-то тропам, то у А. Жука преобладает чувственный элемент. Груз душевной боли, в которой спрессован опыт военных испытаний и горькой народной памяти, угнетает старую женщину, уже бессильную находиться по-прежнему в строю людей, ухаживающих за землей. Ее запоздалое решение переселиться к сыну в город лишь приближает трагический исход.

Успешно работает в жанре повести Борис Саченко, известный прежде своей приверженностью к рассказу, миниатюре. В повести «Подгалая» художественное осмысление непреходящего закона природы о нескончаемости жизни, о смене поколений, о тревоге за судьбы грядущих реализуется в образе волчицы из Чертовой ямы, у которой отняли выводок. Следуя инстинкту сохранения рода, она вступает в единоборство с людьми.

Живой мир, окружающий нас, давно привлек творческое внимание Виктора Карамазова. Его повести и рассказы не только описание природы, которую он знает и любит, но и утверждение нравственно чистых отношений между людьми. Так написана и повесть «Погонник», направленная на развенчание черствого эгоизма, способного разрушить все вокруг, включая любовь. Внутренне жестокому человеку, бросившему семью и бежавшему за длинным рублем и веселой жизнью на Север, противопоставлена женщина искренняя, прямая, обаятельная. Она могла бы быть счастлива с человеком, преданным труду, как естественной внутренней потребности. «Погонник» — одна из характерных для белорусской литературы повестей, эмоционально воздействующих на читателя.

* * *

Диалектика жизни во все времена была и остается диалектикой литературы. И это видно на примере белорусской повести. Она всегда была обращена лицом к человеку труда. Это ее извечный, глубоко традиционный герой. При всех издержках творчества, — а без них дело не обходится ни в одной из литератур, — на протяжении своего развития белорусская литература вела неустанное освоение бытия народа. Все более динамичной, гибкой, подвижной становится внутренняя структура повести и жанровая форма вообще, действующие в рамках единого метода советской литературы — метода социалистического реализма.

Иван ЧИГРИНОВ

Иван Шамякин

БРАЧНАЯ НОЧЬ

Перевод М. Горбачева.

I

Был полдень. Нестерпимо палило июньское солнце. Из лагеря мы вышли на рассвете и за все время пути сделать привал позволили себе только один раз, чтоб перекусить, съесть хлеб с зеленым луком, который накануне похода хлопцы принесли из Рудни — «пропололи» чью-то грядку, — запить еду ключевой водой.

Я могла идти знакомой дорогой, по которой в течение года, с тех пор как меня поставили на связь с Гомелем, ходила много раз, особенно зимой, когда не очень-то свернешь в сторону. Смело шла через деревни, даже через те, где стояли полицейские гарнизоны. Повсюду у меня появились знакомые, к ним я заходила отдохнуть, попить воды. Иногда мне давали краюху хлеба или холодную картофелину, я с благодарностью брала — принимать подаяние во время оккупации было обычным явлением. Женщины иногда плакали, глядя на меня: «Дитятко ты мое несчастное! Как же это ты одна ходишь?» Но случалось и раньше, что какое-то особое чутье подсказывало мне: лучше обойти деревню, лучше ни с кем не встречаться, ни с хорошими людьми, даже с партизанами из других отрядов, ни с плохими — с немцами или полицаями — вплоть до контрольных постов у входа в город. Там, на постах, все проще, туда ты приходишь с готовой легендой и с документами, в подлинности которых сведущие контролеры не усомнятся. А вот какой-нибудь малограмотный деревенский полицай может усомниться и задержит — просто так, чтобы показать начальству свою бдительность или продемонстрировать перед тобой свою власть.

Только вначале, когда задание мне давал еще командир разведки Володя Артюк, он показывал на карте маршрут, по которому я должна пройти. Да еще Федор, командир диверсионного отряда, любил, чтобы все было по-военному, основательно и солидно. Комбриг никогда на говорил о моем маршруте. Иди как хочешь. Правда, с весны почти вся теперь довольно широкая связь с Гомелем шла через отряд Федора, который базировался невдалеке от самого города. Туда, в отряд, шли мы и теперь. Но еще вчера вечером, получив задание, я захотела провести Машу к Федору так, чтоб нас не увидел ни один человек. Не знаю, почему возникло такое