Трое в тайге - Станислав Васильевич Мелешин

…«Чье тепло? Комова?» — вспоминает его небритое лицо, теплые серо-зеленые глаза, сутуловатую фигуру, — закрывает лицо руками: «Не знаю, не знаю… Как сильно желание увидеть его, заглянуть в глаза, погладить щеки, услышать дыхание его!..»

Открывает ящик письменного стола, достает альбом: «Вот его фотография! Вот он в день открытия школы. Он что-то с улыбкой говорит на трибуне. А рядом Матвеев, Мария, Хантазеев, представители крайкома, работники совхоза, пастухи, оленеводы, охотники, рыбаки и много, много детей. Милые, родные, хорошие люди!» — стало радостно, свободно, тепло на душе.

Ольга впервые уверенно думает: она любит, любит. Ей мучительно то, что она понимает сейчас: любит Комова давно, а все время с первой встречи с ним была занята собой, печалью, она мало думала о нем, больше о себе.

Ольга сидит на диване, упершись руками в подбородок, — сидит уставшая, одна: «Ведь это и есть счастье: работа, любовь, жизнь! Вчера я еще не знала об этом, не чувствовала это, — была раздражительной. А сегодня… Удивительная тишина на душе! Все, все на земле хорошо! Хорошо смотреть в окно, видеть небо, снег, чувствовать холод. Даже звуки льющейся на кухне воды, шаги, голоса хозяйки и женщин-соседок приятны, приятно сидеть одной, думать, вспоминать Матвеева, ожидающего ее «письменные соображения»…

Ольга встает, подходит к столу: «Вот практические меры, которые я предложу Матвееву. Они помогут перестройке нашей работы».

Ольга решает обратить главное внимание на осмотр копыт оленей.

Она улыбается, представляя в памяти всех виденных ею за все время молодых оленят. Ей очень запомнился один — маленький, тощий, тихий. Олешек стоял, растопырив ноги. Ольга шла на него прямо. А он стоял и не пугался. Голова большая, тяжелая. Смотрел на нее печальными глазами.

Ольга ходит по комнате: «Наладится работа. Наладится жизнь. На душе будет спокойно.

Скажу Комову, что люблю его. А вдруг он не придет больше? Или ушел от меня навсегда?»

Ольга вздрагивает, останавливается. Ее пугает эта мысль. Она глядит себе под ноги, снова начинает ходить, считает шаги, слушая частые удары своего сердца. «Нет, нет! Да нет же!.. Он не ушел. Он только рассердился.

Нет, он не уйдет. Он придет… Он придет на экскурсию со школьниками. Я встречу их всех, вот так, улыбаясь… Я буду экскурсоводом. Они будут смотреть на здоровых упитанных оленей, на совхозные постройки — молочную ферму, лабораторию, холодильник, загоны, газокамеры, ванны… Я расскажу им о болезнях оленей. Они, а с ними и Комов увидят, и поймут, и оценят мою работу, живую диссертацию…»

Ольга встает у окна. Глядит в ночное звездное небо. На земле темно, и только у горизонта от снега полоса и далекое мерцание огней окраины совхозного поселка.

В ДОРОГЕ

I

Грузовик мягко катил по наезженной дороге, потряхивая пустым кузовом на ухабах. Давно уже кончились ожидающие сева пашни, тяжелыми увалами уходящие за горизонт. Южноуральская степь медленно разворачивала свои просторы. В бурой степи, на влажных низинах, возле одиноких берез весело зеленели редкие поляны.

Бездонное весеннее небо чертил ястреб, косо взлетая и падая, как камень.

В кабине было душно, пахло бензином, стоялым табачным дымом, и Зое хотелось спать.

Вдруг теплый майский дождь затанцевал перед кабиной. Летящие капли просвечивались в лучах солнца, становились разноцветными, будто стеклянными, и Зое казалось, что они звенят, падая под колеса. Она высунула руку в окно дверцы, поставила ладонь теплым стремительным каплям. Взглянув на хмурого шофера, подосадовала: как это Семен может быть безразличен к этой красивой и светящейся влаге.

Семен яростно нажимал на педали, как бы стараясь обогнать дождь.

Степь потемнела. Красно-лиловые облака сгрудились у горизонта за далекой березовой чащей.

— Красота-то! Степь дышит!

— Что?.. Дождь?.. — не расслышав, переспросил Семен, передернув плечами. — Нехватало его! Еще зерно намочим.

— Не бойся. Сема, брезентом укроем!

Зоя радовалась: Семен заговорил. Наконец-то исчезло гнетущее молчание. С самого утра он не в духе: нужно было ехать в соседний колхоз за зерном, его искали по всей деревне, а он сидел у вдовы Дементьевой. Отказывался ехать — голову ломило с похмелья. Ему было все равно, что их колхоз расширял этой весной посевную площадь за счет суглинистых пустошей, что пришлось брать взаймы зерно из семенного фонда соседнего колхоза.

Семен молча переключал рычаги, рулил, хмуро всматриваясь вперед. Зою злило, что он опять замолчал, замкнулся в себе и не обращает на нее никакого внимания, будто ее вовсе нет в кабине.

— До чего же ты скучный, полынь, а не человек!

— Помолчи, таранта! — грубо бросил Семен.

Зоя растерялась и почувствовала, как внутри у нее похолодело. Наклонив голову, она тихо, по-детски произнесла:

— Я не таранта, а… Зоя Макарова.

— Скажите, пожалуйста! — насмешливо протянул Семен и отвернулся.

От его головы с белесым чубом веяло силой, суховатое лицо выглядело умным и скорбным.

Равнодушие Семена и его тяжелое молчание Зоя объясняла тем, что он мало ее знает или просто считает девчонкой, которая еще не понимает, что такое жизнь и как нелегко иногда бывает человеку.

Зоя была старшей в семье. Видя, как трудно отцу одному содержать и воспитывать четырех детей, она, окончив семилетку, стала работать в колхозе учетчицей в зернохранилище. Зоя часто видела Семена в поле, и в клубе, и в правлении колхоза. Она знала о нем только то, что он вернулся недавно из армии, что ему предлагали работать секретарем сельсовета, но он отказался, так как имел права шофера и любил, по его словам, «жизнь на колесах». По деревне о Семене шла недобрая молва: живет у вдов, часто пропадает где-то с машиной, пьянствует, опаздывает на работу, грубит, когда его совестят. При всем том Семен никогда не ввязывался в драки, любил свою старую мать, и Зоя знала, что многие девушки втайне вздыхают по нем и ревнуют друг к другу.

Он ей тоже нравился. Но Семен ее совсем не замечал и, как казалось Зое, даже не знал ее имени. В последнее время она часто видела его во сне. Во сне все было просто: она разговаривала с ним — он кивал головой и улыбался. А наяву, увидев Семена, Зоя стыдливо отворачивалась, краснела, ругала себя и больше всего боялась, чтобы он не догадался, что нравится ей и не высмеял при всех. А сейчас он сидел рядом с ней, плечом к плечу, и казался не таким, как о нем говорят люди.

Дикая степь кончилась. За окном машины, вплотную подступая к дороге, раскинулась