Трое в тайге - Станислав Васильевич Мелешин

IV

Они вышли из правления совхоза вместе, шли рядом, неторопливо, смотрели на снег. Ольга ждала, когда он начнет разговор, будет говорить о своей любви, опять предложит «руку и сердце», как раньше, когда они оставались одни.

Но Комов молчал. Было неловко обоим. Ольга сказала первая.

— Алексей Николаевич… — Голос прозвучал звонко в ночной тишине, Ольга заметила, как вздрогнул Комов, поднял голову. Но голос был подан — разговор должен был произойти. Комов приостановился и добродушно пошутил:

— Зачем так официально? Просто Алексей. Как раньше.

Шли. Думали. Он взял Ольгу под руку, она прижалась к его плечу:

— Алеша…

Стало легко, весело; пошли быстрей, но продолжали молчать. Ольга произнесла, стараясь сказать тише, размерив слова и шаги:

— Почему… ты… не говоришь… о любви… сегодня? Раньше тебе… это нравилось. Я просто уставала слушать.

Комов не удивился ее словам, он только помедлил с ответом:

— Потому, что ты не нравишься мне сегодня такая.

Ольге хотелось обидеться, спросить: «Какая?» Но Комов перебил:

— Мы с тобой редко стали встречаться.

Ольге хотелось крикнуть: — Сам виноват! — но сказала другое — тихо, виновато:

— Мне некогда, много работы…

«Оно и верно, что и некогда, и много работы. Но раньше было тоже некогда, тоже была работа, а ведь встречались, говорили о хорошей любви, о свадьбе даже… Было такое? Было? Я сказала: подумаю, а теперь — больно. Думала — все попрежнему, только ты все дальше и дальше от меня».

Ольга с острой радостью подумала, что сейчас она и Комов, будто муж и жена, идут к себе домой.

Давно она чувствовала тягу к семье — своей собственной, но думала уже поздно. А сейчас, идя рядом с Комовым, который ее любит, она поняла — это просто и возможно быть вместе с любимым, заботиться о нем, растить детей. И стало грустно оттого, что у нее нет ни сынишки, ни дочки, которые бы так же, как и у других, бегали в школу, говорили «мама» и весело смеялись, когда их ласкают.

Ольга приостанавливает шаг и оглядывает Комова. Он — высокий, крепкий, сутуловатый. Вот он высвободил руку, наклонил лицо — спросил заботливо:

— Что?

— Что? Ничего… Так. Будем идти…

Шли. Думали.

Молчание обоим приятно, они думают друг о друге и о себе. Это как разговор, как откровение.

«А вдруг мы — родные души! Да! Ты повторил: «Мы с тобой редко стали встречаться». Как хорошо: ты думаешь обо мне! Я уже не скажу: «сам виноват» или «некогда» — скажу так:

— Я не знаю почему…

Комов удивленно смотрит на Ольгу, стряхивает снег с ее плеч:

— Я не о том. Я говорю не о специально назначенных встречах. Раньше мы часто попадались на глаза друг другу. А теперь… — Помедлил, обдумывая какую-то мысль.

— Что теперь?

Прибавил шаг. Ольге подумалось, что Комов идет один, без нее, просто идет к себе домой, в школу, а она не идет, а стоит, наблюдает за ним где-то в стороне, из-за угла дома, или из окна. — «Он стал строже и серьезнее. От прежней горячности не осталось и следа. Он раньше был похож на юношу, а теперь — солидный сорокалетний мужчина. О чем он думает? Нет, не обо мне. Он сейчас как чужой, далекий…»

Ольга тяжело дышит. Она устала. Много прошли пешком. Обогнули весь поселок — возвратились на старое место. Искренности и откровенности — конец. Снова голос ее официален:

— Наши встречи раньше были просто случайны. Бывает так? Случайные обстоятельства, случайные мысли о любви…

Комов шагает, как прежде. Он только выпрямил плечи, его голос звучит круто.

— Не бывает! — замолчал, вздохнул, закурил. В одной руке папироса, другой трет уши.

— Холодно! Люблю тепло… тепло на земле, в доме и в сердце… Есть ли тепло в твоем сердце, а? — шутит Комов.

— При чем тут мое сердце! Я без сердца, — и продолжает задорно, тоном приказа, подталкивая рукой Комова: — Пойдем чай пить?! Согреемся!..

V

Ольгина хозяйка сегодня натопила печь. Она встретила Ольгу и Комова на крыльце, помогла им снять одежду. Ольга сердилась на хозяйку за то, что та перебивает у нее возможность поухаживать за гостем: перчаткой смахнуть снежок с плаща Комова. Комов стеснялся, стоял, не двигаясь, отдав себя во власть гостеприимным женщинам. В доме было тепло. Хозяйка торопилась оставить Ольгу и Комова одних, да все не могла уйти — смотрела, вздыхала, радовалась, подперев подбородок ладонью. А потом спохватилась и уплыла на кухню.

В доме тихо. Не скрипят половицы. Не тревожит свет. Горит только настольная лампа в комнате Ольги. За окном — ночь. Звезды. Луны нет. В доме такая тишина, словно в нем никого нет. Ольга полулежит на диване, смотрит на Комова, читающего ее записи — ее диссертацию. Он сразу спросил о диссертации, едва хозяйка оставила их одних, и теперь, после того как выпили чаю, читает долго, сосредоточенно.

Он сидит лицом к Ольге, за ее письменным столом вполоборота к окну и настольной лампе, большой и сутулый. Свет освещает одну сторону лица Комова; Ольге нравится суровая умная сосредоточенность его лица.

…Вот Комов откинулся на спинку стула, прищурившись смотрит на Ольгу. А Ольга наблюдает за ним из-под опущенных тяжелых ресниц и отмечает, что Комов искренне взволнован.

Он мнет пальцы, ищет слова для выражения сочувствия, одобрения, признательности за доверие:

— Ольга, у вас большая душа… Вы… — от волнения он называет Ольгу на «вы».

«Какой он милый, хотя рассеянный и тихий в любви… Нет в нем мужского, крепкого и властного».

Ольга удивляется этим мыслям: откуда они? Поняла: недовольная Комовым, собой за то, что все это время были далеки, что сейчас ее почему-то не трогает так, как раньше, его искренность, сочувствие и восторженность ею. Ольге захотелось опять уйти на улицу, чтобы крутила метель, чтоб ветер валил с ног, чтоб буря закружила, унесла с собой.

Ольга встала: устали руки, положенные под откинутую голову. Хрустнула пальцами: «Надо сказать, что уже поздно».

Комов подошел близко — веселый, улыбающийся, тронул за плечо, приблизил свое лицо к лицу Ольги. С трудом искал слова, выбирал, медлил, обдумывал:

— Олюшка, умница ты моя…

Комов помедлил и громко произнес:

— Но пока это не диссертация, а только раздумье.

Ольга выпрямилась, надменно прищурилась, разглядывая Комова, как будто видит его впервые.

— Раздумье? Только?

— Да нет! То есть… я не так хотел сказать… — Комов нахмурил лоб в досаде на себя, — откровенно говоря, это только записи, над которыми еще много нужно работать. Но