За горами, за лесами - Леонид Семёнович Комаров

Я мечтал пройти вдоль и поперек весь Ильменский заповедник и вообще весь Урал. Иногда мне даже снилось, как я с геологическим молотком в руках и рюкзаком за плечами взбираюсь по каменистым кручам, отбивая от скал кусочки пробы.

Правда, это не мешало мне иногда получать двойки по естествознанию и географии, как, впрочем, нумизмату Витьке по истории.

Нельзя сказать, что мы все время занимались только своими коллекциями. Мы увлекались футболом, жгли костры на огородах, рыбачили.

Одно время я очень увлекался рисованием, еще ходил в математический кружок, потом в хоровой и драматический сразу.

Каждое мое увлечение мама встречала с неодобрением:

— Опять что-то новое? Никак ты не можешь заняться чем-нибудь одним и серьезно. Так из тебя ничего путного не выйдет. Книг ты совсем не читаешь…

— Читаю.

После «Трех мушкетеров» мы сделали себе деревянные шпаги и убивали друг друга по сто раз в день.

— Я тебя первый убил! — кричал Витька.

— Вот и врешь! Ты еще только нацеливался, когда я попал тебе прямо в грудь.

— Ой, ты! — тянул Витька. — Хочешь снова?

И мы сражались, как заправские Атосы и Портосы, только щепки летели.

Но особенно мы любили кино. Некоторые фильмы смотрели по два-три раза, а такие, как «Волга-Волга», «Веселые ребята», «Праздник святого Йоргена», «Вратарь», видели раз по десять.

А было время, когда мы смотрели картины бесплатно. И заслуга в этом целиком принадлежит мне.

Пошли мы как-то с пацанами играть в футбол в заводской сад. На одних воротах (то есть между двух берез) стоял я, на других — Витька. Каждый из нас воображал, что он Антон Кандидов. Только мы начали играть, смотрим, ковыляет к нам наш враг, бабка-сторожиха, и размахивает палкой.

— Уходите чичас же, — кричит, — отседова! Не портийте насаждений.

А сад этот только-только подремонтировали после войны. В старом деревянном сооружении, похожем на огромный сарай, устроили летний кинотеатр. Под крышей, покрытой толем, поселились воробьиные семьи. Во время сеанса птицы летали по залу и черкали экран своими тенями. Днем в щели пробивались солнечные лучи, как через рассохшиеся ставни. В зале получался лишь серенький полумрак. Но все равно народу на сеансах было много.

Вечерами в саду становилось особенно оживленно. По аллеям бродили парни с гармониями, обычно подвыпившие, и горланили песни. Ребятня носилась с бидончиками и кружками, выкрикивая: «Кому холодной воды? На рупь досыта!» Тут же возле своих «фотокоров», укрепленных на штативах, суетились фотографы, зазывали к себе народ.

— А кто желает сняться на память? Подходи!

Где-нибудь рядом на дереве каждый из них развешивал выставку-раскладушку своих работ.

Приходили целыми семьями: впереди сажали детей, за ними устраивались взрослые с усталыми, худыми, но торжественными лицами и, не моргая, смотрели в объектив.

…Так вот, когда бабка-сторожиха прогнала нас, мы перекочевали в другой конец сада. Хотели узнать, какая будет картина, но афиши не было.

Солнце палило. Гоняя мяч, мы основательно упарились, и теперь решили спрятаться в прохладу под стены киносарая.

Неподалеку от нас возле избушки сторожихи, между разбросанными по земле фанерными щитами, расхаживал парень лет двадцати. Он был в трусах и кепке. Трусы подкатаны на манер плавок, и его тощая долговязая фигура выглядела комично.

— Витька, — сказал я, — хочешь увидеть себя со стороны?

— Ну?..

— Взгляни на этого типа. Два фитиля — пара.

— Слушай, это, наверное, художник. Видишь, афиши малюет? Он должен знать, какая сегодня кинуха.

Я встал, подошел поближе и стал наблюдать, как парень разводил краску. Он стоял ко мне боком и довольно долго растирал в банке порошок оранжевого цвета, затем налил туда какой-то бурой жидкости и снова принялся растирать. Я ждал, когда он обратит на меня внимание.

— Ну что?

— Вы не знаете, какая сегодня картина? — спросил я.

— Знаю. — Голос у него басовитый. — А ты грунтовать умеешь?

— Умею, — соврал я.

— Тогда держи кисть. И грунтовку. Это охра. Сначала крась вдоль щита, потом поперек, чтобы старые буквы не проглядывали. Ясно?

— Ясно!

— Ну, вот и твори. Приобщайся к искусству. А я займусь другими делами.

Парень взобрался на старые ящики, сваленные у избушки сторожихи, вытащил какую-то книжечку, перегнутую пополам, надвинул кепку на самый лоб, чтоб не мешало солнце, и принялся читать. А я начал малярничать.

В прошлом году, когда мы делали дома ремонт, мать велела мне выкрасить все табуретки, койки, стол и тумбочку. Занятие это, честно говоря, мне было не по нутру ни в тот раз, ни в этот, тем более, что мои дружки отправились купаться.

После окраски второго щита я устал. Правая рука, которой держал кисть, занемела от напряжения, а на среднем пальце я до крови стер кожу. Но меня ждал еще один щит.

Художник, не обращая на меня внимания, по-прежнему восседал на ящиках и читал свою книжку. Меня это начало злить. Что он, в самом деле, думает, что я ему буду целый день ишачить?! Дудки…

Я тяжело вздохнул, обмотал тряпкой палец. Мой «эксплуататор» временами отрывал от книжки глаза, что-то нашептывал и строил дурацкие рожи. «Уж не свихнулся ли?» — подумал я. Жил в соседнем бараке один пацан-шизофреник, так он точно так же улыбался и кривлялся.

Наконец, и третий щит был выкрашен и лежал у моих ног. Я стоял над ним, но не чувствовал себя победителем.

— Все! — сказал я и поставил банку с краской на ящик перед художником.

Он молча засунул свою книжечку в карман брюк, лежавших рядом, и подошел к щитам, чтобы оценить мою работу. Он поднял их и прислонился к березам.

— Порядок! За свои труды будешь вознагражден. Ты, кажется, спрашивал про кино? Приходи на шестичасовой сеанс, проведу бесплатно. Будет «Небесный тихоход».

Это было как раз то, о чем я мечтал. Хотя эту картину я уже видел, но с удовольствием посмотрю еще раз: там играет Крючков.

— А вдвоем можно?

Я заботился о Витьке.

— Можно и вдвоем, — сказал художник. И я окончательно убедился, что он совершенно нормальный человек. Но только чудак. В самом деле, чего это он рожи строил? И что он там такое нашептывал себе под нос?.. А вообще-то он мировой парень.

— Если будешь помогать мне, каждый день будешь смотреть кино.

Назавтра, уходя на работу, мать велела мне принести керосину. Это было самое нудное поручение, потому что за керосином всегда выстраивалась очередь в три хвоста и нужно было торчать целый день.

Утром ко мне пришел Витька и спросил, что я собираюсь делать.

— Ничего, — сказал я.

— Как, совсем ничего?

— Ничего хорошего.

Витька