Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

— А травы я собираю в лесу.

Не сразу дошло до него. Поболтал еще несколько минут и попрощался, пошел, кстати сказать, очень уверенно, никого не боясь, так как имел аусвайс, который защищал его от любой облавы. Пристально наблюдая за людьми, я увидела еще раньше, как по-разному они ходят в городе вообще и на рынке особенно, совсем не так, как у нас, в лесу.

Но через несколько минут Степан вернулся, и вид его как-то сразу изменился, из беззаботного зубоскала он превратился в серьезного парня, немного настороженного.

Пока около меня были люди, он стоял сбоку, прислушиваясь к тому, что я говорю, как объясняю целебные свойства трав.

В предчувствии опасности я начала нервничать. Что ему надо? Когда люди отошли, он наклонился и тихо спросил:

— Так, говоришь, травы ты собираешь в лесу?

Я оглянулась так, чтоб дать ему понять, что тут, на рынке, есть люди, которые охраняют меня, а если что случится, то они хорошо запомнят того, кто тут крутился и разговаривал, как старый знакомый.

— Что тебе надо? — строго спросила я у Степана.

Он понял мою настороженность и сказал громко, пускай слышат и близстоящие:

— Ничего. Просто хочу, чтоб ты по-землячески зашла ко мне в гости. Я живу на улице Бакунина, это недалеко. — И назвал номер дома.

Конечно же в тот раз я не пошла к нему, хотя прожила в городе три дня «у тетки своей». Через тетку эту, связную нашу, работницу типографии Ганну Фукс (немецкая фамилия давала ей определенные привилегии), я добилась встречи с Примаком и потом ждала, пока он узнает о судьбе парней из группы Мастера и про Башлыкова. Известия были печальные: парней расстреляли в лесу за туберкулезной больницей. А о Башлыкове ничего определенного. Когда гестапо арестовывало, то сделало это так, что даже полиция ничего не знала и не могла узнать. (Между прочим, через некоторое время Башлыков удрал из отряда. Правда, следы его измены ни в чем не проявились. Просто, видно, был трус, испугался и в городе, когда товарищей арестовали, и в отряде почувствовал, что его подозревают, не спускают с него глаз.)

Вернувшись, я доложила командирам обо всех новостях, которые принесла из города, не утаила и о встрече со Степаном. Все рассказала, как было, хотя боялась, что за неосторожность, лишний риск получу выговор. Не думала, что их так заинтересует этот парень. Позднее поняла, что в то время почти все соседние отряды мечтали об организации подпольно-разведывательных и диверсионных групп на таком узле, как Гомель.

Павел Адамович спросил не сразу, на другой день, после того, видимо, как командиры посоветовались между собой:

— Не побоишься, Валя, сходить в гости к этому Жданко? Не продаст?

— Мог бы сразу продать. Место было удобное — рынок.

— Да черт его знает… Подумай. Доверяй, но и проверяй.

Сходить мне хотелось. Об этом я думала, когда возвращалась из города. Меня тянуло туда, к нему, хоть и понимала, что это немалый риск. В глубине души, однако, верила в свою счастливую судьбу. Наивно думала не только об удаче в выполнении боевого задания, но и о своей судьбе девичьей, о бабьем счастье. Думала почти так же, как после поездки на пароходе. Ругала себя за такие мысли: дурочка, все останется по-прежнему, если не хуже, сейчас ведь другое время, другие условия. Не до меня ему. И вообще на что ты надеешься? Смешно! На тебя и в отряде никто не посмотрел из тех, на кого ты сама заглядывалась. Володя Артюк, например.

Но кто же из нас в свои восемнадцать лет ее мечтает о чувствах, которых еще нет, и о том, кого еще нет. А если он есть, если поселился уже в сердце — тем более.

Пошла я с гостинцами — яйцами, салом, самогонкой: меньше боялась в этот раз немецких постов, больше — хозяев его, Степана. Кто они? Родственники? Чужие люди? Какое у них настроение? Какую легенду для них придумать, чтоб убедила и не испугала? Кто я Степану? Односельчанка? А вдруг они родственники, оттуда же, из Комарина? Вместе учились? Так за каким делом пришла? Только большое горе может привести в такое время из Комарина или даже из Лоева. Какое же горе у меня?

Легенд разных мы выдумали несколько — вместе с Павлом Адамовичем, с Артюком. Но ни одна не понадобилась.

Встретила меня женщина лет пятидесяти. Открыла, между прочим, калитку не сразу — разглядывала через щелку в дощатом заборе. Но и я увидела ее. Лицо ее на первый взгляд показалось суровым и сердитым. Но меня это не смутило. Мне понравился ее простой, крестьянский вид, ее одежда. В то время я, хоть и проучилась год в техникуме, все еще недолюбливала и немного боялась городских, кичливых, нарядно одетых. Быстрее всего я знакомилась с деревенскими людьми.

Мы долго, может, минуту или две разглядывали через щелку друг друга. Не ожидая вопроса хозяйки, я сбросила с плеч свой нелегкий рюкзак, лямки которого натерли мне ключицы до крови, и сказала громко, без всякой таинственности:

— Я к Степану Жданко. Тут он?

Женщина открыла калитку и приветливо улыбнулась, отчего лицо ее сразу подобрело:

— Сестра его? Валя?

Как хорошо екнуло мое сердце! Значит, ждал! Ждал! Ждал! Сам придумал такое. Самое простое. Самое вероятное. О другом я в ту минуту не подумала. Засмеялась от радости и чуть не кинулась на шею этой доверчивой женщине.

— Да… сестра… Валя… я…

Легко и быстро мы познакомились, разговорились, как давние знакомые. Но я чувствовала, как нелегко мне поддерживать разговор. Христина Архиповна про «нашу» жданковскую деревню и семью слышала уже немало, а я ничего не знала, даже названия «своей» деревни. Тогда я подумала, что в конспирации Степан наивен, как ребенок. Подготовив хозяйку к тому, что к нему может прийти сестра Валя, он мог легко провалить меня. Хорошо, что хозяйка такая простодушная и сама первая раскрыла замысел Степана.

Дом, как и другие тогдашние дома в том районе, еще во многом напоминал деревенскую хату, очевидно, привезен был из деревни или, во всяком случае, сруб ставили сельские плотники. Но все свое богатство Христина Архиповна показала позднее. А сначала повела меня из коридорчика направо — на кухню с русской печью, но и с городской плитой и конфорками в припечье; удобно это: топи печь, хочешь — плиту.