Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

Но мы шли и шли, не замечая ни вечерней духоты, ни усталости. В городе было много новых людей — солдат, строителей, связистов, — и я замечал, как прохожие любовались Халимой. Некоторые останавливались, подолгу смотря нам вслед: мол, надо же, какой счастливчик — вдет под руку с такой красивой женщиной! Но я не думал о том, что иду рядом с самой красивой женщиной в мире. Я не задумывался о наших отношениях. Да никаких отношений и не было. Было просто дружеское участие. Халима, шагая маленькими своими шажками, рассказывала мне о Сабире, о том, какой он был хороший. Она вспоминала, как они ездили за город и что говорили при этом, мечтали о том, кем станет их мальчик — Рахим.

Я слушал и невольно думал про сегодняшнее: рассказать, что я, как влюбленный мальчишка, следил за ней и ездил по всему городу на трамвае? Но что-то удерживало меня от этого и вместо рассказа про свое мальчишество я спросил про Рахима:

— А как поживает малыш-то?

Халима вдруг остановилась, пристально на меня посмотрела. И был такой миг, когда мне показалось, что в глазах у нее мелькнул испуг.

— Ничего… А что?!

— Да так… — Я понял, что разговор о Рахиме ей почему-то неприятен, и, помолчав, поспешил перевести разговор на другое.

Я заговорил о деле. Все последние дни одолевала меня какая-то тревога. Даже не могу и теперь сказать, почему. Видимо, потому что я русский. А русские не могут жить спокойно, они обязательно придумают трудности, чтобы потом радоваться, преодолевая их. Казалось бы, чего мне волноваться, беспокоиться? Я не инженер-проектировщик и не прораб даже. Я всего-навсего бригадир. Бригада у меня дружная, ребята работящие: только давай блоки да раствор! И все же я стараюсь не оставлять их без присмотра. Особенно я донимаю сварщиков. «Ахмед, шов! Шов!» — то и дело твержу я. Курматов старается. Все мы видели развалины. Но вот что меня удивило: новые — блочные и крупнопанельные — дома выдержали тряску. Больше всего пострадали старые постройки, с балочными перекрытиями. Правда, в некоторых блочных домах образовались щели, особенно там, где плохо были сварены швы. Вот почему я так строго следил за сваркой.

Теперь в Ташкенте немало и домов повышенной этажности, собранных из крупных панелей. А в первое время, помню, даже наши стандартные пятиэтажки боялись строить. Наш дом по улице Свердлова планировалось построить трехэтажным. Столько семей без крова, а они в землю бутят больше железобетона, чем его над землей, подумал я. Когда мы завершали «нулевой цикл», я приказал ребятам по всему фундаменту сделать полуметровую обвязку из монолита. Ну, сказал. У меня в бригаде порядок: приказал бригадир — выполнено. Приехала комиссия принимать «нулевку». «А бетонная подушка зачем?» — спрашивает инженер. Я пояснил, что расход металла на эту  п о д у ш к у  незначителен, но на нее можно спокойно ставить пятиэтажку. Инженер хмыкнул себе под нос: «А кто вам даст документацию на строительство пятиэтажки?!» Я хоть и студент-заочник, но понимал, конечно, что без документации строить нельзя. Но было так заманчиво! В то время, когда в городе тысячи семей остались без крова, живут во времянках и палатках, мы строим дома пониженной этажности. Подними наш дом лишь на этаж выше — и еще тридцать семей будут жить в отличных современных условиях. Это только один наш дом! А мало ли строится в городе таких домов!

— Вот если бы убедить Умарова! — говорю я теперь Халиме. — Подписал бы он документацию на строительство пятиэтажки, и мы такой бы дом отгрохали!

— Не подпишет Гафур Султанович, — отвечает Халима. — Не возьмет он на себя такую ответственность.

Я знаю, Халима относится к моей задумке сдержанно. Я хорошо понимаю ее состояние. Она своими глазами видела, как из стены вываливалась балка… А что, если через пять — десять лет при очередном толчке сверху полетят железобетонные плиты?! Но она работала в том самом институте, от которого зависело все: документация, подписи, смета. После долгих раздумий я решил уговорить Халиму помочь мне. Начал я с малого.

— Халима! — сказал я. — Помоги мне составить расчеты: сколько стоит один квадратный метр жилой площади? сколько добавочной площади даст лишь один этаж? сколько сейчас по городу в заделе блочных домов?

— Зачем вам?

— Надо! Это пока что секрет. У вас же есть секреты от меня? Есть?

Она потупилась и молча продолжала шагать рядом.

— Ну вот… Значит есть. А это мой секрет! Ясно?

У меня мелькнула мысль показать эти расчеты начальнику нашего строительного треста Кочергину. Федор Федорович хорошо знает меня. Знает, что я с пустяковым делом к нему обращаться не буду. Скоро мне придет вызов в Москву, на экзаменационную сессию, и я зайду к Кочергину. Обязательно!

14

— Мы работали без выходных. Правда, в воскресенье монтаж вели только до обеда. После обеда занимались профилактикой — осмотр кранов, уборка площадки и всякая другая суета… Так случилось, что мы не виделись с Халимой целую неделю. В воскресенье, значит, отобедав, ребята занялись профилактикой, а я решил зайти к Халиме — не терпелось узнать, не приступала ли она к расчетам? Иду. Как всегда, о чем-то задумался; и, еще не дойдя до института, в сквере чуть не столкнулся с ней. Я уже собрался окликнуть ее, только вижу, в руках у нее узелок, с каким обычно ходят в гости. Какие-то коробки — то ли с печеньем, то ли с тортом. И если бы она была, как и в тот раз, с сумкой, я, может, и окликнул бы ее. Но тут, как говорит мать, меня  с у м л е н ь е  взяло: куда она собралась?

Халима торопливо свернула за угол. И я, выждав минуту-другую, вышел за ней следом на улицу. Тут, на углу, кинотеатр. Народу много, и я очень боялся потерять ее из виду. Халима прямым ходом на трамвайную остановку. Я за ней… На мое счастье, подошел спаренный вагон. Халима села в первый, я — во второй. Пассажиров было много, и она не стала проходить в середину вагона, в самую что ни есть толкучку, а осталась на задней площадке. Я не спускал с нее глаз. Она, казалось, не замечала никого вокруг.

Вагон качало из стороны в сторону. Остановки были частые. На каждой из них народ входил и выходил. Халиму толкали, она забилась в самый дальний угол площадки и все тянула кверху руку с узелком. Мне было жаль ее. Я вспоминал, какая она была там, в Тромсе, и сердце у меня обливалось кровью от сострадания к ней, да и к